Мангыстауский фронт

На поминках разговорился с отцом товарища, которого схоронили. Тот меня спрашивает: «Верно ли, сынок, что ты работаешь под началом Малкожина? Да-да, того самого, что так красиво говорил на кладбище…» Я кивнул: «Что тут такого?» А он снова спрашивает: «Не прижимает он тебя?» — «В каком смысле?» — «Ну по работе или…» Не стал скрывать: «Есть маленько. Чего не случается?! А почему вас это интересует?» — «Гнилой он человек… Сын мне рассказывал об одном случае. Был бой. После боя вручали награды. Назвали и Малкожина. А сын видел, как в бою Малкожин струсил: лег в воронку и лежал, пока все не кончилось. Ни разу даже не выстрелил… Сын предупредил его: возьмешь награду — тут же все расскажу. Ерден сообразил: дело нешуточное. Трибуналом пахнет. Тем более что парень этот был боевой офицер, и все его уважали за прямоту и искренность. Ерден вышел и отказался от ордена…»

— Он мне рассказывал об этом, — вырвалось у Жалела. — Только немного по-другому…

— Что он сам решил? Дескать, недостоин награды? И потому отказался?

— Да.

— Это я тоже слышал от него… И поверил, думал, что старик напутал. Но потом, наблюдая за Ерденом, понял: прав был аксакал. Так, наверное, все и было, как рассказывал ему сын… Остальное понятно: Малкожин догадывался, что мне известно о его военных «подвигах», и старался потопить, скомпрометировать. На тот случай, если захочу публично раздеть его. Элементарный ход.

— И вы никому об этом не говорили? Молчали все эти годы? Но почему? Таких, как Малкожин, надо разоблачать…

— Сначала, как я говорил, не поверил, что Ерден струсил. А потом… Потом получилось бы так, что свожу с ним личные счеты. Как бы действую оружием Ердена. Вот ведь как повернулось… Да и его жена…

Жандос снял перчатку, провел ладонью по лицу, словно умываясь.

— Да хватит о нем… Лучше давай прикинем, с чего тебе начинать в Бузачах. Кого из буровиков ты хочешь прихватить туда? Выбирай, пока я добрый…

Они поговорили еще немного и расстались. Жалел уже подошел к дому, в котором они жили все вместе: Жансулу с детьми, мать, отец и он, — взялся за калитку, и тут как осенило: «Так вот почему брат ни словом не обмолвился о том, что случилось с Таной?! Он, как и Жандос, считал: нож свою рукоятку не режет… И по-другому не мог».

Слабея, он опустился на скамейку.

Он же прямо сказал: «Хотел как лучше…» А лучше — значит по-человечески. И в этом высшая правда, а вовсе не в том, чтобы разоблачать, громить или сочувствовать, утешать…

Вспомнилась Тана. Ее тяжелые волосы лежали у него на руке. Громадные глаза светились счастьем.

«Мне кажется, что я все придумываю, — она доверчиво приникла к нему. — Люди живут вовсе не сердцем, а разумом… Стало быть, расчетом. Разве только поэты говорят искренне. О себе. О всех нас…»

Он слушал ее, наслаждаясь солнцем, радостью, чистотой. Ее тонкая ладонь легла ему на глаза, просвечивая живым дрожащим светом…

Что же он сделал? Как мог оставить ее после всего?..

Он сидел на скамейке оглушенный. Надо было что-то предпринять. Куда-то немедленно мчаться.

Та уверенность, что все еще в его жизни будет: чудесные открытия, долгое счастье, верная любовь, — снова, как тогда, на вершине холма, с которого однажды утром увидел идущую по дороге Тану, — возвращалась к нему. Счастье казалось так близко. Не хватало немногого. Какой-то малости…

Каждый год в Узек, в один и тот же зимний день, приезжают двое: мужчина и женщина. Они чем-то неуловимо похожи. Горячими темными глазами? Порывистостью движений? Изяществом? Трудно сказать… Но так нередко бывает с людьми, живущими вместе долго и счастливо.

Прямо из аэропорта или с вокзала — в Узек уже давно пришла железная дорога — они едут в одно и то же место. Туда, где под острым углом сходятся центральные улицы молодого города — Ленина, Нефтяников и Первопроходцев, — в сквере стоит небольшой памятник. Бронзовый человек в свитере и наброшенной на плечи куртке размашисто шагает по низкому, почти сливающемуся с землей гранитному постаменту.

Приезжие — а это Жалел и Тана — кладут цветы рядом с надписью, выбитой на каменной плите: «Халелбек Бестибаев. 1911—1961».

Потом Жалел и Тана идут по городу, в котором когда-то давно — он еще и городом не был — они жили. Сопровождает их обычно Александр Лукич Новиков — главный механик одной из узекских автобаз, человек в городе известный и уважаемый. Жалел и Тана называют его по старой памяти Сашей и частенько вспоминают Жандоса Тлепова, который, как явствует из их разговоров, вышел на пенсию и вернулся на свою родину — шелковистые берега Жайыка.

Новиков, судя по всему, мог бы, наверное, немало рассказать как о своих спутниках, так и о судьбе тех, кто закладывал новый город. Александр Лукич человек словоохотливый, доброжелательный и, кроме того, считается в Узеке первым местным краеведом, скрупулезно собирающим все, что касается истории этих мест, еще недавно пустынных. Но рассказ Новикова, согласитесь, это уже другие страницы, другие герои.

Перевод С. Смородкина.

ЗОЛОТЫЕ КОНИ ПРОСЫПАЮТСЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ