Мангыстауский фронт

С новым директором у Ергазы сразу же начались трения и стычки. К удивлению Кунтуара, во всех своих злоключениях друг обвинял не кого-нибудь, а самого академика Вергинского — научного шефа института, крупного ученого. Когда-то Ергазы учился с ним в одной школе, потом им пришлось общаться по службе, а с тех пор, как Ергазы ведет научно-исследовательскую работу по археологии, он непосредственно подчиняется Вергинскому. И вот, зная о расположении академика к Кунтуару, Ергазы пришел вновь просить друга замолвить за него словечко перед влиятельным ученым. При этом настойчиво твердил: «Это точно, кто-то очернил меня в глазах Вергинского. Сходи, дорогой, объясни — совесть моя перед ним чиста».

Кунтуар не смог отказать товарищу. К тому же всегда верил в справедливость и человечность академика. Алексей Максимович Вергинский и впрямь был одним из душевных, отзывчивых на просьбы людей. Помогал он и Кунтуару в тяжелые дни, всячески поддерживал его в научных изысканиях. Так что Кунтуар не случайно считал Вергинского в душе своим ангелом-хранителем. Он уважал академика не только за дружеское расположение. Уважал как крупного ученого в области археологии. Да и не верил, будто Вергинский встал на дороге Ергазы и способствовал понижению того в должности. Вместе с тем археологу припомнились и недавние встречи с академиком. Было это как раз в то время, когда Ергазы сняли с должности директора и подыскивали на его место новое начальство. Сказав обычные при встрече слова приветствия, расспросив о житье-бытье, об успехах в работе, Вергинский несколько неожиданно для Кунтуара сообщил:

— Твоего приятеля сняли с поста директора. Мало нынче быть доктором и профессором. Он же и дня не работал на производстве!

Кунтуар сразу даже и не сообразил:

— Какого приятеля?

— Ергазы, конечно. Вы же, помнится, старые друзья, да и работали вместе.

— Друзья-то мы друзья, а вот в жизни наши дороги как-то разошлись.

Помнится, академик и еще раз завел разговор о Ергазы.

— Твой друг, — сухо сказал он тогда, — мешает работать новому директору. Чего он, собственно, добивается?

Кунтуар ответил, не кривя душой:

— Не думаю, что Ергазы преследует какую-то личную корысть. Просто ему многое виднее — столько лет руководил институтом! Некоторые вещи он знает лучше, чем новый человек. А может, тут и самолюбие — нелегко подчиняться ниже себя по ученому званию и степени! Здесь, как говорят, ничего не попишешь — слабость человеческая, порок многих. Но таков уж он, Ергазы.

— В науке надо не подчиняться, а работать.

— Что поделаешь, на том и свет стоит: одни с плачем достигают своей мечты, другие — с песней. Бедный Ергазы всю жизнь только и мечтал быть на посту руководителя.

— Вот-вот, в том-то и беда, — рассмеялся академик. — Всем почему-то по душе кресло руководителя!.. Я не перестаю удивляться, — продолжал он в раздумье, — как же это мог человек, ни дня не проработавший на производстве, столько лет возглавлять крупный научно-исследовательский институт, обслуживающий… производство?!

Кунтуар ничего не нашелся сказать в защиту друга. Да к тому же он толком не знал, как Ергазы справлялся с руководством НИИ там, на юге.

И вот теперь, по просьбе Ергазы, ему снова пришлось заводить разговор на эту же самую тему с Вергинским.

— Мой друг Ергазы очень переживает, — начал он, встретив Алексея Максимовича. — Вы обещали, что вызовете и поговорите с ним о его делах. С тех пор он все ждет. Прямо извелся весь.

Вергинский в ответ не проронил ни слова.

Кунтуар еще несколько раз пытался возобновить беседу, но академик всем видом давал понять, что говорить о Ергазы не расположен.

Старый археолог почувствовал неловкость своего положения: с одной стороны, он искренне хотел заступиться за друга, с другой — Ергазы, видимо, сумел обидеть чем-то академика. Тот ведь тоже живой человек.

Ергазы же, в свою очередь, смекнул, что Кунтуар в данном случае оказался не тем скакуном, на которого можно делать ставку, и резко переменил к нему отношение. Археологу теперь не раз приходилось слышать от людей: «Говорят, ты передаешь Вергинскому каждое слово Ергазы?» Сначала Кунтуар не обращал на эти вопросы особого внимания. Тем более что от Ергазы он ничего подобного ни разу не слыхивал. И сам от природы презирал всякие наветы и сплетни. Но вот вчера неожиданно встретился с приятелем, как говорят, лицом к лицу. Хотя обида где-то в душе и затаилась, он все еще считал Ергазы своим другом. И потому со свойственной ему искренностью спросил:

— Ты что это, Ереке, вроде бы и здороваться со мною перестал? В чем дело?

— Э-э, тебе лучше знать! — отрезал Ергазы.

— То есть как это лучше?!

— Не криви душой. Я виделся с Вергинским и говорил с ним. Он ответил прямо: «Свое мнение о вас я составил в основном со слов Кунтуара, которому у меня нет оснований не доверять!» А я-то, глупец, всю жизнь считал тебя лучшим другом, на деле же — змею пригрел на груди. Оказывается, именно ты доносил Вергинскому каждое мое слово, сказанное тебе в минуты откровенности…