Мангыстауский фронт

Аулы вооружились, сели на коней, грозой нависли над степными поселками… Собирались идти на Гурьев.

«Если ты адай — пошли с нами!» — убеждали Бестибая родичи. Но он не колебался: уроки Петровского не пропали даром. Однако и его голод гнал из родного аула. А тут пришло еще одно несчастье: неожиданно умерла сестра, и ее годовалый Жалел остался круглым сиротой. Бестибай съездил, забрал мальчика. Но как прокормить? Второй раз покинул аул Бестибай: нагрузив на верблюдицу пожитки, откочевал с семьей к Каспию. Ставил сети, ловил рыбу, кое-как пережил тяжелую годину, но мальчика выходил.

Тем временем государство помогло голодающим, укрепило колхозы, люди стали возвращаться в родные места, постепенно разбираясь, за что они сражались, кому это было на руку и кто остался внакладе. Вернулся с семьей и Бестибай. Снова привел на колхозный двор верблюдицу. Ему доверили организацию фермы, и он съездил в Туркмению, купил скот и, не потеряв ни одной головы, пригнал в Майкудук. Верблюдоводческое хозяйство крепло. Уже подумывали о создании еще одной фермы, строительстве новых домов, колодцев, электростанции, но началась война…

«Чего только не выпадает на долю мужчины, пока он ходит по земле», — вздыхал Бестибай. Воспоминания и ночью не отпускали его. Прошедшие годы он видел ясно, словно дорогу в Майкудук: каждый изгиб, поворот, петелька — родные. Только взглянешь — сразу выплывает все, что с ними связано. Твоя радость, боль, друзья, недруги. Пока жив — ничто бесследно не исчезает. Все в тебе, в твоем сердце. Куда бы ни поехал или ни пошел. Возьми Караганду?! Далеко от Мангышлака, но и там прошлое цеплялось словно репей.

Путь от Майкудука до Караганды зимой тысяча девятьсот сорок второго года даже адаевцам, привыкшим к перекочевкам, немереным степным просторам, показался длинным и трудным. Тряслись на арбах и телегах, плыли морем, ползли в товарных вагонах, шли пешком и только через месяц, зимней студеной ночью, добрались до бараков, построенных рядом с шахтой, — здесь отныне был их дом. Усталые, промерзшие люди, едва войдя в тепло, повалились на голые нары, и многих тут же сморил сон.

— Эй! Вставай! — разбудил громкий голос. В дверях барака, закрыв собой проем, стоял бородач. — Разлеглись! Вы что, в гости приехали или работать? — он язвительно засмеялся. — А ну, поднимайтесь! Каждая группа пусть оставит у вещмешков по человеку. Остальные — марш из казармы! У входа матрасные мешки. Набьете соломой. Одеяло, подушку… — Бородач, видя, что никто и не шевельнулся, замолчал. Потом заорал: — Вы что? Оглохли? Или неживые? Кому я говорю?

Десятки глаз равнодушно смотрели на него.

— Да вы откуда такие? — бородач захлебнулся от злости.

— С Мангышлака и с Бузачи, — отозвался старческий голос. — Слыхал об адаях?

Бородач всмотрелся в говорящего: на нарах лежал тщедушный старик.

— Адаи? — в голосе бородача просквозило удивление.

— Да. О нас говорят: «Я адай, коль узнать меня смог. Не узнал — так и знай: я твой бог!» — горделиво проговорил старик, поднимаясь с нар. Он был одет в широченную купу[18], в которую можно было свободно завернуть трех таких, как он.

— Посмотрите на него: адай! — ухмыльнулся бородач. — Шахта проверит, кто ты. Она и не таких видела. Это тебе не пески. Так и знай!

— Не пугай своей шахтой, — в тон ему ответил старик. — Нас и Майликудук не взял!

Адаевцы, прислушивавшиеся к разговору, засмеялись. Майликудук знал каждый: это был один из самых глубоких колодцев на Мангышлаке.

Чернобородый неожиданно сбавил тон. Ткнул пальцем в лозунг, висевший на стене барака: «Шахтер, помни! Каждая тонна угля, добытая тобой, приближает день победы!»

— Понятно?! Марш из казармы — баня ждет! Одежду сдадите на дезенпек[19], чтобы заразу вывести. После бани — выдам новую. Потом к врачу, — и добавил складную фразу: — «Чистота — залог здоровья!»

— Погодите, погодите, уважаемый, — врезался в разговор проснувшийся Басикара. — Не крутите языком, словно кобыла хвостом, когда ее жалят оводы. Или наши головы — пустые казаны: что ни скажешь — все туда влезет?!

— Ишь ты, только приехал, — бородач недовольно затряс головой, — а уж указывает. Слушай, что тебе говорят, и делай!

Бестибай наклонился к Басикаре: «Скажи ему: чаю бы попить. Промерзли все».

Бородач услышал, сверкнул глазами:

— Нашли время! В бане согреетесь.

Самый старший из всех — Нурлан-ага, не выезжавший с Мангышлака дальше Бейнеу, переспросил: «Где согреемся?»

Сосед его, тоже не поняв хорошенько, о чем шла речь, объяснил по-своему: «Горячий источник… Соленая грязь как рукой все боли снимет».

Бородач заколыхался от смеха:

— Ну и знатоки! «Так и знай: я — твой бог!» — передразнил он того старика, что первый заговорил с ним. — Баня — жаркий дом. В нем совершите омовение горячей водой. Дошло? Чаю попьете после. Титан с горячей водой в соседней комнате.

— Хорошо! — обрадовался Нурлан-ага. — Всю дорогу щепоток[20] брали из крана, а здесь он в кисане[21].

— Нам все равно: кисан, кран — был бы чай, — кивнул сосед.

— Шевелитесь! — скомандовал бородач, — Потом поговорите.