Мангыстауский фронт

Они медленно пошли к краю поселка. Раздвинув облака, луна будто указывала им дорогу. Чувствовался легкий прохладный ветерок. С ближней заводи слышались трубные, мелодичные, как звуки флейты, клики лебедей — птицы устроились на ночь в густых зарослях прибрежных камышей. Дорогу то и дело перебегали выскакивающие из-под кустов тушканчики: они словно летели, распластавшись по земле, лишь мелькали пушистые кончики их длинных хвостов.

— Моя белая сайгачиха так рада была встрече, — грустно рассмеялась Кунимжан. — Удивительно, как все еще помнит меня. А эти ее крошечные ягнята — потешные. Мы обе с ней вернулись в родной Кзыл-Тас со своими малышами.

— А я, признаться, подумал о тебе неладное, пока не разглядел личико сынишки.

— Как это понять — «неладное»?

— Ну, как… Ты молода, а молодость, известно, стремится к радостям жизни.

В ответе Кунимжан звучали скорбь и упрек.

— Так волен думать только тот, кто совершенно не знает меня. Ему безразлично, какой болью отзовется во мне его подозрение. Но почему же подумал так обо мне ты? Ты, который знаешь все?! Разве забудешь вчерашний день, если он был радостнее и счастливее, чем сегодняшний? Ты, наверное, никогда не любил по-настоящему, потому тебе и легко судить меня. Бывает, чувства молодых стареют от несбывшихся желаний раньше их самих. И мечты, что дерево без воды, угасают.

— Но как же тогда жить-то тебе? — горячо заговорил Нурали, покоренный скорбью и поэтичностью Кунимжан. — Ты молода, слишком молода. А молодое деревце, даже если оно и погибает от лютых морозов, весной вновь от корней пускает побеги! Не верю, никогда не поверю, говори что хочешь. Жизнь имеет такую над нами силу и власть, что уж если позовет, то не устоит ни один из смертных.

— Вольному воля. Мне, собственно, безразлично, веришь ты мне или нет. Я потеряла для себя слишком много, даже не хотелось жить. Спас меня вот он, жеребеночек, единственный мой. Успокоение я нашла в материнстве. Воспитываю теперь нашего с Казикеном сына. В нем все — и настоящее, и будущее мое. Только ради него теперь и дышу и хожу по земле.

Они присели у тропинки, чтобы отдохнуть и затем возвратиться в лагерь. Воспоминания всколыхнули в Кунимжан уже далекие дни любви, и она заговорила снова:

— Прошлое навечно осталось со мною, потому что ни радость тех дней, ни горе вернуть невозможно. Если и случится, что встречу в жизни достойного человека… Но разве тот, кого я любила, не одинокая чинара над утесом Кзыл-Тас, к которой, сколько бы я ни простирала руки, не дотянуться? Казикена нет. Я тогда поклялась, что никого не полюблю никогда и замуж не выйду. Это не потому, что была в горе. Просто поняла: разбито такое чувство, на которое я больше сама не способна.

Нурали ничего не сказал на это, лишь пообещал разыскать ее, когда зимой приедет с отчетом в Алма-Ату.

Наутро самолет улетел. Кунимжан провожали все. Сиротливо было на душе Нурали: ему казалось, что он прощается с Кунимжан навсегда.

Похоронив мужа во второй раз, бедная вдова снова чуть не слегла. Однако правду говорят: время — лучший лекарь. Постепенно боль сердца притуплялась, жизнь брала свое. Кунимжан определила ребенка в круглосуточные ясли. До начала занятий в институте оставалось больше месяца, за это время она устроилась на работу.

Сейчас молодая женщина только что вышла из каменотесной мастерской, где изготовляют памятник на могилу мужа. Для нее стало потребностью ежедневно хоть на минутку, но зайти в мастерскую, посмотреть, как продвигаются дела. Вышла, рассеянно взглянула вокруг и… остановилась как вкопанная, чуть не закричала, будто с ног до головы ее ошпарили кипятком. Навстречу шел парень — точная копия Казикена. Густые вьющиеся волосы, смуглая тонкая кожа лица, щегольские усики над твердым разрезом губ. Тот же рост, та же фигура, наконец, походка… Кунимжан вдруг сразу забыла все. Она видела, жаждала видеть… своего Казикена! Вот уже шагнула навстречу!..

Незнакомый парень прошел мимо. Она готова была крикнуть, остановить: «Казикен! Куда же ты, постой!» Но сил не хватило. Онемело, словно после колдовского наваждения, стояла она на месте, глядя вслед удаляющемуся, как мираж, незнакомому и страшно знакомому человеку. Сознание снова вернуло ее к действительности и напомнило, кольнув иглою сердце: Казикена на свете больше нет.

Бежать за парнем вслед Кунимжан постыдилась. Но поспешила обогнуть квартал с другой стороны, надеясь опередить джигита и встретить его еще раз. Она решила, что тот вошел в какой-то дом, когда, выскочив из-за угла, нигде не увидела его. Однако уже через несколько минут заметила снова и… медленно пошла навстречу, с невероятным усилием переставляя вдруг отяжелевшие ноги…

Молодой человек тоже, видимо, обратил внимание на незнакомку и, поравнявшись, пристально взглянул ей в лицо.

«Кто она? Какая необъяснимая притягательная сила в этом взгляде!» Печать искреннего глубокого страдания на всем облике молодой женщины делала ее по-особому возвышенной и одухотворенной. В глазах словно застыло ожидание несбывшейся прекрасной мечты.