Мангыстауский фронт

— Не прочь? Но что другое, кроме работы, может оправдать твою жизнь? Предан овощеводству — выращивай тыквы и помидоры. Астрономии — наблюдай за небом. Если ты всю жизнь мечтал об этих занятиях как о чуде, то за каким чертом подался в геологи? — Жандос строго смотрел на него, будто испытывал. — Зачем обманывать себя и других, что нет для тебя работы важнее и любимее? Наконец, если уж смотреть с другой точки зрения: занимать чужое место? В институте и потом в геологической партии, экспедиции, управлении или министерстве… Везде не на своем месте…

— Утрируешь, — не согласился Жалел. — Способности у каждого свои. Разное воспитание, возможности. Наконец, судьба. Все это нельзя так просто сбрасывать со счета. Что же касается Ердена… — Он немного помолчал, потом с неожиданной горячностью продолжал: — К нему несправедливы. Он — человек долга, преданный делу не меньше других. Только по-своему. А дом и сад… Ну что же, у каждого свое…

— Спорить не стану, — суховато заметил Жандос. — У меня другие соображения, но навязывать их не хочу… — И закончил философски, как бы черту подвел: — Спор — это вроде войны. Только средства другие. Противники выступают вооруженные стрелами иронии, копьями доказательств или в решающий момент взрывают, словно петарды, неожиданные аргументы, чтобы оглушить противника. Если разговариваешь с другом — зачем спорить? Советуйся, размышляй…

— Вот что! Если не поешь, — шутливо пригрозил Жалел, — начну спорить. Куда годится?! Одну лепешку жуешь! — И, видя, что гость потянулся к сковороде, предложил: — Сейчас подогрею. Один момент!

Он подхватил сковороду и понесся к двери. В тамбуре мать устроила что-то вроде крошечной кухоньки. В идеальном порядке хранила припасы: лук, картошку, муку, крупы… Казаны большие и маленькие, самовар, чайники, миски… На кирпичах стояла электроплитка, а рядом керосинка, на тот случай, если отключат электричество, — случай в Узеке довольно частый. Подогревая тушенку, мелко кроша в нее лук — вспомнил, что Жандос его любит, — Жалел припоминал свой разговор с Малкожиным, который вдруг странно пересекся с мыслями Тлепова о Ердене, с рассуждениями о том, ради чего стоит жить. Он поймал себя на мысли, что ему приятно снова и снова вспоминать разговор с Малкожиным, и не сразу понял почему…

Ерден пришел в гости незадолго до своего отъезда из Узека. Он совершенно покорил отца вежливостью, обходительностью, вниманием, а главное, Бестибай нашел в нем отзывчивого слушателя. О, как это непросто — уметь слушать! Немало на свете болтунов, что заговорят любого до полусмерти, но слушателей… Попробуй найди среди своих знакомых хоть одного, который бы выслушал тебя до конца. Так нет же! Ты еще и рта не успел раскрыть, а он, яростно брызгая слюной, рассказывает о себе и детях, о соседях и болезнях… Хоть затыкай уши и беги! Но куда там, болтун вцепился в тебя мертвой хваткой, и, пока не переслушаешь все его нудные истории, не отвязаться от липучего языка.

Ерден умел слушать. Быть может, это качество перешло к нему по наследству от отца-муллы, который на своем веку узнал столько всякой всячины от людей, что почти перестал говорить что-либо, кроме молитв. Во всяком случае, Ерден помнил его наставление: «Молчание, сынок, — половина богатства».

Малкожин буквально впивался в говорящего, проникался его мыслями, чувствами, как хороший актер. Собеседник всегда улавливал это и потому говорил с ним откровенно, не чинясь и не стесняясь. Как бы ни спешил Ерден, как бы ни надоел ему говорун — он никогда не перебивал его: пусть человек выскажется, но если начнешь торопить или расспрашивать — напрасно потеряешь время.

Бестибай быстро понял, что гость в их доме — посланец самого аллаха. А старик любил рассуждать, и было ему что вспомнить. Они долго беседовали. Об истории Мангышлака. О геологах, с которыми довелось работать Бестибаю. О славном роде жанбоз. О том, какая жизнь была здесь до революции. О колодцах. О лучших скакунах… Любознательности Ердена, казалось, не будет конца, и Жалел почти уверился, что Малкожин действительно хотел познакомиться с отцом и потому пришел. От этой догадки как-то легче стало, словно он ждал весь вечер чего-то тайного, не совсем чистого, от чего на душе было совсем погано. Засидевшись в гостях допоздна, Ерден попросил его проводить — он плохо видел в темноте. Ночь была безлунная. Пахло пылью, нагретым за день камнем, иссохшими травами. Они двигались в чернильной тьме: Жалел чуть впереди на правах хозяина, Малкожин сзади.

— Замечательный у вас отец, — донесся до него голос Ердена. — Человек прямой, собеседник интересный… Сегодняшний разговор с ним — праздник. Уходить не хотелось…

— Осторожнее! Канава, — сухо предупредил Жалел.

— Где?

— Левее. Берите левее…

Но было поздно: Ерден ввалился в канаву и, чертыхаясь, выбирался из нее, держась за протянутую руку Жалела. Ладонь у Малкожина была горячей, цепкой.

— Безобразие! Весь поселок перекопали. И куда Тлепов смотрит? Завтра же с ним поговорю.