Мангыстауский фронт

— А жизнь — не увеселительная прогулка, — покачал головой Жалел, и по лицу его переместились свет и тень, так что оно показалось вырубленным из какого-то желтовато-красного металла. Непреклонная твердость стояла в его глазах, и что-то защемило, защемило у Жалела внутри: Тлепову во сто крат тяжелее дается разведка Узека, чем ему. Потому как у него всегда есть надежда: Жандос прикроет, посоветует, поправит. А вот его, Тлепова, кто поддержит? И сразу же поправил себя: а Халелбек? Алексеенко или Тюнин? Вот же их опора…

Голос Жандоса звучал мягко, тихо, как бы издалека, и в том, что он сейчас говорил, была большая, настоящая правда.

— Работа и любовь — две стороны жизни, от которых зависит все остальное. Я, например, не верю, что тот, кто сподличал в любви, не поступит так же и в своем деле.

Тлепов брезгливо сморщился.

— Не хочу сказать, что от любви не бывает несчастья. Нет! Но только от человека зависит: сумеет он устоять или… Но в победе над собой или над обстоятельствами и заключается подлинное счастье. Безвольный не может быть счастлив. Да и что это за счастье, если оно сваливается с неба, а не заработано горбом?

Все то, о чем Жандос сегодня доверительно говорил, Жалел чувствовал раньше подсознательно, а теперь видел отчетливо и ясно. Его охватило то давнее, забытое и блаженное состояние, когда в детстве после болезни — у него была скарлатина, и он почти месяц лежал в больнице — отец привез его на джайляу, и после серых больничных стен, после спертого недужного воздуха он вдруг очутился посреди весенней степи. Пылало солнце. Переливался голубой-голубой воздух. Огромный конь, густогривый, коричнево-красный, вез их. Отец держал повод мощной, уверенной рукой и был весел, курчав и тоже огромен, как конь. Потом, помнится, Жалел сидел на земле, сомлев от воздуха, солнца, простора; перебирал цветы, которые светились, как таинственные сосуды. Отец принес целую охапку белых ромашек, и среди них была одна, особенно большая и крупная. Как звезда. Она уже отцветала, белые лепестки-крылышки держались еле-еле, и едва подул ветер, как они разлетелись, истаяли в небе.

Он не то чтобы вспомнил — и степь, и цветок, и себя, сидящего на земле, а увидел как бы со стороны: худой мальчик в голубой рубашке смотрит вслед улетающим лепесткам. «Наверное, цветы, как и любовь, венчают путь человека, если он шел правильно…» Жалел не успел до конца додумать эту мысль — голос Тлепова, настойчивый и убежденный, донесся до него:

— Есть поразительное растение — жузгун. Да ты видел его…

«О чем это он? Жузгун… Растение, похожее на проволоку…»

— …Иногда я думаю, что наша экспедиция — вроде этого растения: вцепилась в пустыню, и ничто ее сковырнуть не может. Ни жара, ни пыльные бури, ни безводье. Не говоря уже о тяжелой нефти…

— И чего ты жузгун вспомнил? Ни цветов, ни листьев. Какое-то ботаническое недоразумение.

— Да без этого недоразумения нас бы давно барханы задавили — и охнуть не успели.

— Хорошо-хорошо, понимаю, что каждая травинка — нужна. И жузгун твой тоже…

— В природе, друг мой, все взаимосвязано, — назидательно произнес Тлепов. — И человек как бы захватывает в себя всю природу, как вселенную. Потому в нем и намешано всего: растения, моллюски, рыбы, обезьяны… Слышал такое слово: э-во-лю-ци-я?!

— Значит, мы с тобой непонятно кто? То ли растения, то ли рыбы, то ли моллюски? — насмешливо спросил Жалел.

— Конечно! Вот почему, когда идешь по степи, так хорошо и покойно на душе. Мы соприкасаемся с природой — иными словами, видим жизнь: вот бархан ползет, жузгун его останавливает. Ветер несет песок… Все живо! И мы как бы соучаствуем в этой жизни.

«Верно! То же самое я чувствовал по утрам на холме», — подумал Жалел, а вслух все так же иронически произнес:

— Согласен. Но чего во мне больше, к примеру? Растения? Птицы? Обезьяны?

— Сейчас определим, — серьезно сказал Жандос.

Тлепов уставился на него, буравя взглядом и как бы действительно стараясь разглядеть в нем нечто скрытое: панцирь? плавники? крылья? Смотрел долго-долго. Взгляд его становился все задумчивее, словно вдруг увидел в Жалеле то, чего вовсе не ожидал.

— Ну? Так кто же я? — поежился Жалел. — Или что?

— Изучаемый организм классификации пока не поддается, — деланно весело сказал Тлепов, поднимаясь с раскладушки. — Пора мне…

И чему-то улыбнулся.

X

В один из вечеров Жалел решил навести в доме чистоту и порядок. Верно говорят: любую работу радостно делать, была бы охота. Азартно перемыл посуду, вычистил, выскреб казаны, кастрюли и чайники, выгреб накопившийся мусор — откуда он только берется? — надраил полы. Возясь в тамбуре, наткнулся на пучок сухих былинок. Хотел выбросить, да что-то остановило: то ли привлекли красивые шарики, прилепившиеся к стебелькам, то ли бросились в глаза бледно-зеленые накрапы, просвечивавшие сквозь восковой покров умершего растения…

— Ух ты! Жузгун! Откуда взялся?