Маньяк Гуревич

Впервые в жизни он попал в религиозную семью восточных евреев. Из «востока» он знал только приветствие «Салям алейкум!», сказки «Тысячи и одной ночи» и любимый мюзикл «Али-Баба и сорок разбойников» на музыку Сергея Никитина. Так что перед встречей особо тщательно побрился и велел себе держать ухо востро.

Дом оказался просторный, гулкий и почти пустой, вымытый и выскобленный, как операционная. Скудная, почти тюремная обстановка напомнила Гуревичу папин кабинет в психушке Александро-Невской Лавры: стол, стулья, две койки, две тумбочки. Зато по стенам висели во множестве портреты одного и того же малосимпатичного вислоносого старикана с жидкой бородёнкой. И на кухне почему-то стояли два холодильника. Странно: Гуревич понял, что в доме живут только старик с женой, на черта им два холодильника? А старушенция была и вправду шустрая и жилистая. Зараз поднимала целый поднос, уставленный пузырьками. Видимо, это и была святая вода Бабы Сали.

Гуревич хотел ей помочь, но она заверещала, уворачиваясь, и он понял, что не достоин прикасаться. Ну что ж, подумал, это нормально: всё равно как я бы к попу подскочил – нести его крест или ещё какой святой причиндал. И решил ограничить поле деятельности своим подопечным. Главное, подумал, чтоб меня в евнухи не произвели в этом гареме.

Старикан смирный был и, в общем, симпатяга. Сидел, шелестел что-то потусторонним голосом. Быстро так, складно, интонации певучие. Может, это были молитвы? Большая чёрная кипа гуляла по лысине, съезжая то на правое, то на левое ухо, он сам её поправлял.

Зажили они с Гуревичем дружно и ласково: в полдень помылись, поменяли подгузник, прокатились туда-сюда по солнышку на огромной террасе.

– Хочешь кушать? – спросил старика Гуревич. – Авраам, кушать, кушать! – изобразил ложку у рта и энергично зажевал воздух. – Хочешь? Вкусно!

Эти слова на иврите он вызубрил ещё дома и произносил чётко, в точности как его годовалый сын Дымчик произносил бессмысленный набор слогов.

Старик Авраам кивнул и, кажется, даже оживился. Гуревич за него порадовался: не все реакции потеряны! И точно так, как скармливал младшему сыну младенческую кашку, принялся хлопотать, бодро приговаривая всякие тусеньки-бутусеньки, кушаньки-матушеньки… вот аврамчик маленький будет ням-ням-ням…

Нашёл в шкафу на кухне булку, разрезал её вдоль, проложил колбаской, огурчик почистил – красота! Вручил бутерброд старику и умильно смотрел, как тот наворачивает. Аппетит у старичка сохранился – будь здоров! Так… а запить-то чем? Старуха много чего говорила, водила Гуревича по кухне, долго, нудно и строго что-то втолковывала… Пришлось кивать, понятливо брови вздымать. А что делать? Не скажешь же человеку: моя твоя не понимай, – можно враз получить коленом под зад. Ну ладно, что выпить-то старичине? Чай горячий в такую жару как-то… невкусно. Молочка бы, вот чего!

Гуревич пошарил в холодильнике и молока не нашёл. Господи, у них и один-то холодильник полупустой. На черта ж им… Открыл второй холодильник – опа! вот она, картонная пачка с молоком. Так, подогреть маленько… Погромыхал на полках, нашёл подходящую кастрюльку, подогрел. Налил, вручил старику чашку, поднёс её ко рту, поддержал руку, продолжая напевать свои дебильные питеньки-титеньки…

Поели, попили. Вот какие молодцы мы, Авраам, отец наш… Распорядитель снов или Заклинатель гурий? Эх-ма… Знаете, каким он бабой был!

Часа через три явилась бабка с целым подносом пустых пузырьков – значит, по первой ходке распродалась. Подскочила к раковине на кухне, стала наполнять пузырьки святой водой из крана. Каждый торгует своими снами по сходной цене.

Гуревич со старым Авраамом сидели рядышком, каждый в своём кресле, в одинаковых позах. Гуревич уже не пытался помочь старухе, кто бы ему помог.

Она наполнила пузырьки, тщательно вытерла каждый, стала шлёпать на них наклейки с портретом всё того же, видать, ушлого старика – если и после смерти он обеспечивал прожиточный минимум своей пастве.

Уже подхватив поднос, старуха подняла глаза на Авраама и его няньку и отрывистым голосом что-то спросила, – так же, как недавно Гуревич, показав, что имеет в виду: поднесла ко рту невидимую ложку и зашлёпала губами, изображая процесс поедания воздуха.

– Да! Да! – Гуревич в кресле подался вперёд и стал благостно дирижировать ладонями:

– Кушать – да. Сэндвич – колбаса.

– Пить? – спросила старуха.

– И пить тоже. Молоко…

Старуха замёрзла разом и как-то… навеки. Застыла, окаменела, как скифская баба, с подносом в руках. Гуревич, решив, что невнятно выговорил слово, приветливо и ясно повторил: молоко. Это слово оказалось легко выучить: халяв. Русское слово «халява», как выяснилось, как раз и произошло от бесплатной раздачи молока еврейской бедноте Одессы: «Халяв привезли!»

– Ноу холодный! – заботливо пояснил он. – Догреть кастрюлька вон тот.