– Если вы все еще сомневаетесь по поводу Шляпника, то вот еще один аргумент, – бодро продолжала Вера. – Эмоции интересуют Алексея Шляпника скорее как способ смоделировать свое поведение, быть как все. Он понимает, что реакция смеха на согласие любимой женщины выйти замуж или попытка шутить над архитектурным замыслом здания вокзала, над которым все его одногруппники по каким-то причинам не хотят шутить, дискредитирует его в глазах общества. Он пытается понять, почему его реакции не такие, как у всех, но не пытается вызвать к себе сочувствия. Его собственные письма о том, что его квартиру облучают, вообще скупы на эмоции, больше похожи по форме не на жалобу, а на служебную записку. Можно сказать, что у Шляпника типично мужское утилитарное отношение к эмоциям. В письмах же Правдоруба, скрывающегося за именами неизвестных, эмоции – это способ конструирования аргументации, вернее, эмоции подменяют аргументы.
Мы с Викторией снова переглянулись. Если теория о мужской и женской речи и казалась слабой для определения пола Правдоруба (подобное речевое поведение может характеризовать, например, мужчину-истерика), то два филолога-эксперта, которые, ссылаясь на разные текстовые маркеры и совершенно непохожие методы исследования, утверждают, что письма писал не Шляпник, это уже аргумент.
– Я же тебе говорила, что Ухтомская владеет научным аппаратом, – сказала Виктория со сложной смесью восхищения, удивления и удовлетворения и тут же добавила: – Плохо только то, что оценить это некому, кроме нас с тобой, конечно.
Вера продолжала вещать с козла, а девушки слушали ее завороженно, как бандерлоги слушают речи мудрого Ка.
– То же самое мы видим и в четвертом письме Правдоруба… – вдруг заявила Вера.
– Какое еще четвертое письмо? – шепотом спросил я тетку.
Когда мы полчаса назад покидали спортзал, писем было только три. Виктория пожала плечами.
– Самой интересно, – пробормотала она, прислушиваясь.
Тем временем Вера Ухтомская уже зачитывала отрывок из этого самого четвертого письма:
– Вера Андреевна! – Виктория наконец выступила из нашего с ней укрытия.
– Ах, где ж вы ходите! – Ухтомская легко спрыгнула со своей козлокафедры и направилась к нам. – Нашли! Представляете, четвертое письмо нашли!
Глаза ее светились азартом погони. Следственный комитет прислал ответ на последние три письма. Письмо про Конституцию принадлежало вполне конкретному отправителю, который уже не первый год заваливал рационализаторскими предложениями все министерства и ведомства города, но при этом никого не убивал. Письмо на директора школы принадлежало неустановленному лицу и было очень похоже на продукцию Правдоруба, но директор оказался жив, долго ничего не мог понять, когда же сообразил, в чем дело, взял административный отпуск и вместе со всей семьей срочно решил лично проверить, есть ли у земли край и можно ли жить на самом конце географии, куда ни один ворон костей не носил. А вот письмо про вампира, сосущего Волгу-матушку, оказалось с обременением.
Рука Правдоруба подтвердилась, к сожалению, не только стилем и тем, что отправитель письма был полностью выдуман. Гартман Натан Валентинович, тот самый волжский вампир, согласно заявителю, а по совместительству директор банка «Алоиза кредит банк», уже почти год как погиб при очень загадочных обстоятельствах.
– Вот, – Ухтомская бережно развернула успевший пожелтеть лист формата А4 с напечатанным на нем текстом. Письмо было отправлено в марте этого года. Сейчас начало декабря – девять месяцев назад.