Манифест Рыцаря (СИ)

Предрассветный туман, сырой и уже почти осенний, встретил её перебирающей всё, что удалось стянуть из Эбии. Добыча была невелика, благо не пришлось ни с кем за неё сражаться. Женщина усмехнулась. Провинция, не знавшая войны, вот что такое Лукавые Земли: в Дозоре оставляли открытыми окна, и при том, что Тури не пришлось подтягиваться, залезая на низкую тесовую крышу пристройки. Возможно, местные жители слишком боялись Оттьяра, чтобы покуситься на его добро. Особенно когда из окна видна страшная яма с Людоедом.

Так что добыча досталась легко. Не настолько, как её дальнейшее перемещение. У Тури, при всей ловкости, не было намерения лишиться последних зубов. А ведь мешок со всем добром, которое она успела стянуть в комнатке Оттьяра, пришлось нести в зубах. И зелёную книгу, которую Тури планировала кинуть в яму к афсу. Весила книга немало.

Об обещании дикарю можно было и забыть, но только не тогда, когда она рисковала к нему вернуться.

Итого, за вычетом брошенной в яму книги, в мешке наличествовали: каравай странного хлеба, который в Лукавых Землях выпекали — поровну ржаной и пшеничной муки; моток верёвки; две фляги, одна пустая, другая с брагой.

И всё. Шуршать картами, при том, что Чернобурка не знала земель и грамоты, было бесполезно и лишь отняло бы время. Оставалось надеяться на собственную память и хоть какие-то познания Мотылька. К утру юноша пришёл в себя достаточно, чтобы Тури рискнула отправиться за водой к реке. К счастью, ей встретились только пастухи, с отдаления равнодушно взирающие на стадо пёстрых тучных коров на водопое.

Время до полудня она посвятила необычно тихому и безучастному Левру. «Бедняга получил свой первый в жизни урок такого рода, — думала Тури, закусывая верхнюю губу и старательно оттирая засохшую кровь с его шеи. — Бог свидетель мне, жаль портить такого красавца побоями! Шкура словно позолоченная». Она уже и забыла, что кожа на теле может быть такой — гладкой, почти не тронутой загаром или шрамами. Хотела спросить, не девственник ли Мотылёк, но почти не сомневалась в положительном ответе, если только застенчивый рыцарь соизволил бы его дать.

Иначе сложно было объяснить панический молчаливый ужас в светлых глазах, когда она его раздевала. Теперь во взгляде читалась ещё и боль, особенно когда она смочила рубашку водой и положила ему на распухший переломанный нос, прижав с обеих сторон. Он замычал что-то протестующе, Тури кивнула, зная, какая реакция последует:

— Поверь, лучше тебе перетерпеть это сейчас, чем потом дышать всю жизнь, как старый рудокоп.

И резко свела руки, выворачивая треснувшую кость в другую сторону.

Линтиль, помнится, выл как недобитый вол на бойне, и его, тощего и вертлявого, держали трое. И то он умудрился двинуть ей ногой в живот — а вроде знал, что для пользы дела старается подруга. Она обещала тогда ответный удар между ног. Но сдержалась, всё-таки, боль есть боль. Они и не то друг другу обещали, бывало.

Мотылёк коротко всхлипнул и ойкнул. Дёрнулся назад. Чихнул — и заплакал. Сидя перед ней и прижимая мокрую тряпку к окровавленному лицу.

Когда Ниротиль в беспамятстве валялся в госпитале, умирающий и всё никак не желающий умереть, она и то не испытывала желания обнять его, прижать к груди, пожалеть. Умирающего Долли она обнимала. Он просил показать ему грудь на прощание. Так и умер, держась за сиську — почти как жил, жаль, в другой руке трубки с дурманом не было. Но Левр не умирал, а обнять его хотелось.

Обозлившись на себя, Тури шлёпнула его по колену:

— Это ерунда, мальчик, право слово. Теперь посмотрим на твои рёбра…

Сломаны были четыре ребра. Возможно, пошли трещинами, но в любом случае, мальчишке ещё повезло. Рубашку пришлось пустить на бинты. Мотылёк молчал — беззвучно шевелил губами, молился, наверное, — только слёзы капали с его подбородка ей на руки. Иногда попадая в царапины и ссадины и обжигая крепкой солью.

Когда она закончила, то напоила его, потом уложила на землю на спину и положила мокрую тряпку ему на лоб.

Следующие два или три дня им предстояло провести без передвижения. Тури знала, чего ждать. Первый запал у юнца прошёл ещё до их головокружительного побега верхом, и побои взяли своё. Утром он проснулся с горячим лбом, красными больными глазами и сухим кашлем.

— Это нужно просто перетерпеть, — чётко проговорила ему в ухо Чернобурка, — отлежись.

И накрыла его одеялом, подоткнула края. Несколько раз прошептала «я здесь», когда он встревоженно вскидывался с места.

Время было самое благополучное, чтобы двигаться дальше. Бросить идиота валяться в кустах.

Тури не сделала ни шага прочь. По этому поводу она не переставала ругать себя следующие два дня, пока между ними царила особая тишина. Тишина выживших.