Мантусаил (СИ)

- За мной, - велит Канина и, не оглядываясь, уходит во тьму - туда, где высится наспех слепленный из слизистой целины трибунал и под сенью копья, увенчанного по прихоти Сагитты жидким тополиным венком, рыжеют железные кости земли - наше бесславное вооружение.

Там, в сердцевине кромешной пустоты, слышнее всего вой волков - нет, собаки. И звезда с хищными лучами, что разъедает неизбывный туман, - Сириус. И ржавчина, заполняющая раны. Медвяная роса после купания - но прежде ржавчина, липкая ржавчина с глиной...

Когда мы возвращаемся - нелицеприятный Канина, свершив правосудие и восстановив справедливость, позволяет мне опираться на его плечо, - успевает улечься и наш убогий разгул, и почти все участники этого разгула. Плоть в плоть с костром устраивается на ночлег - на долгие четыре стражи - наш бессменный вигил Гемелл, который не может согреться в палатке и к тому же мучается бессонницей. Будь мы в настоящем лагере, последний сумасброд не поставил бы его в караул на всю ночь, а тем более - в одиночестве, но нам и надеяться нечего на дисциплину, благую богиню.

- Пойдешь на болота, командир? - зевая, спрашивает у декана Гемелл. - Там змеи, говорят, при луне выползают...

Канина с рычанием сбрасывает балласт - меня - и исчезает впотьмах до того, как я обретаю равновесие. Гемелл распахивает глаза.

- И что я такого сказал?

- Ничего, - отвечаю я, чувствуя, как леденеют влажные пятна грязи на моем измызганном плаще, - но если поутру найдешь тут обломанные ветки тополя - не удивляйся. Удивляйся, если найдешь кипарисовые.

- Я скорее найду тут своего сопляка, - флегматично замечает "предводитель юношества". - Как пить дать его эта рябая орясина пинками наружу выгонит, мне якобы в помощь. Чего дома не жилось, коли уж на пенсию сплавили... Тополиные ветки, ну чисто собака же! Най, ты-то в норме?

- В норме, в норме, - заверяю его я, неуклюже ныряя под кожистое крыло навеса. Среди тех восьми не то десяти монет, что обретают приют на дне доньев, никогда не бывает моей. Моя монета раз за разом чеканится из моей собственной крови - застуденелой от речной воды, рыже-красной и скользкой.

Завтра: настроение у нас приподнятое - "ну вы же понима-а-аете", сказал бы дотошный Сагитта; от немелодичного пения шатаются в своих гнездах блуждающие огни звезд - болотные огни, огни обмана, огни дураков.

Veni, domicella, cum gaudio!

Veni, veni, pulchra! Iam pereo...