Мао Цзэдун

Страна и вправду голодала. Все собранное зерно исчислялось жалкими ста сорока тремя миллионами тонн. Даже в пригородах Пекина люди ели древесную кору и семена трав. Уровень смертности в столице, снабжавшейся много лучше других городов, вырос в два с половиной раза. В уездах провинций Аньхой, Хэнань и Сычуань, где политика «большого скачка» проводилась наиболее рьяно, от голода погибло около четверти населения. Мужья продавали жен — если находили покупателей. Женщины радовались сделке, поскольку обычно она означала возможность выжить. На дорогах вновь появились бандиты. Участились случаи каннибализма, как в дни молодости Мао. Чтобы не поднимать руку на собственных чад, крестьяне воровали детей у соседа.

Реальные статистические данные, позволявшие судить о размахе бедствия в масштабе страны, оставались тайной даже для членов Политбюро: ими располагал только Постоянный Комитет.

В 1959–1960 годах от голода в Китае погибли двадцать миллионов человек, родилось на пятнадцать миллионов меньше младенцев. Голод 1961 года унес жизни еще пяти миллионов. Эта гуманитарная катастрофа была в истории Китая величайшей, несопоставимой ни с, голодом 1870, года, ни с жертвами Тайпинского восстания[73].

Размышляя о разрушительных последствиях, которые принесли стране его фантасмагорические планы, Мао все более склонялся к мысли выполнить давно задуманное и отойти на «второй план». «Большой скачок» закончился чудовищным провалом. Прекрасная мечта о всеобщем изобилии обернулась жутким кошмаром.

К концу 1960 года Мао навсегда похоронил идею превратить Китай в великую экономическую державу. Возврата к ней не будет.

ГЛАВА 14 РАЗДУМЬЯ О БЕССМЕРТИИ

Для того чтобы восстановить хотя бы подобие нормальной жизни, стране потребовалось пять лет.

Весь первый год процесса выздоровления, официально называвшийся годом «корректировки, консолидации, усовершенствования и накопления сил», китайское руководство отчаянно пыталось нащупать меры, которые могли бы предотвратить распад страны. В Сычуани и трех других западных провинциях, так же как и в Тибете, части НОА подавляли поднятые голодавшими крестьянами вооруженные восстания. В Хэнани милиция, созданная как средство самозащиты для народных коммун, действовала хуже бандитов: грабила, насиловала и убивала. Сельские жители прозвали милиционеров «королями разбоя», «сбродом головорезов» и «мучителями». Там и в Шаньдуне, где последствия «большого скачка» просто резали глаза, во многих уездах органы местной власти перестали существовать. Лю Шаоци предупреждал о серьезной опасности анархии, подобной той, что царила после гражданской войны в России.

С целью ослабить напряженное положение с продовольствием в крупных промышленных центрах двадцать пять миллионов горожан были вывезены в сельскую местность. Этот шаг Мао назвал подвигом, сравнимым с «переселением средней европейской страны типа Бельгии». Но и он. не избавил Китай от необходимости массового импорта зерна: в 1961 году у Австралии и Канады закупили почти шесть миллионов тонн пшеницы. После предварительного «отмывания» в Европе Пекин не побрезговал даже хлебом из США. В таких же объемах зерно импортировалось до начала 70-х годов.

Наряду с принятием практических мер Лю Шаоци и его коллеги начали анализировать ложные предпосылки, на которых покоилась идея «большого скачка».

Как обычно, вес упиралось в Мао.

Удаление на «второй план» вовсе не означало, что Мао отошел от власти — он продолжал править, но в иной манере. Если прежде Председатель задавал темп, под который подстраивались все остальные, то теперь другие члены Постоянного Комитета вели вперед массы под звуки того марша, что звучал в голове Мао. Пэн Дэхуай на собственном опыте понял, что право аранжировать музыку безраздельно принадлежит лишь самому ее автору. Сейчас настала очередь Лю Шаоци и Дэн Сяопина в полной мере оценить прелести пребывания на «первом плане». «Что за император принял такое решение?» — грозно спросит Мао в марте 1961 года, услышав о том, что Дэн распорядился проводить различную сельскохозяйственную политику на севере и юге страны.