«Массы здесь, массы там! Ты посылаешь руководство партии к черту! По-твоему, освобождать себя массы будут сами, обучать себя сами и вести революцию дальше тоже сами. Разве это не метафизика? В дома ветеранов с сорокалетним стажем врывается бесчинствующая толпа, их родные и близкие в ужасе бегут прочь… Более жутких моментов партия еще не переживала».
Горечь, вызванную действиями Цзян Цин, Чэнь Бода и «группы по делам культурной революции» Тань Чжэньлинь выплеснул на следующий день в письме на имя Линь Бяо:
«У них нет ни малейшего представления о сострадании и жалости: одно слово — и человек прощается с жизнью… Видно, дела в партии идут совсем плохо… Ставить к стенке за малейшую провинность? Неужели они и в самом деле победят? Не верю. У нашего Премьера большое сердце, оно дождется светлых дней. Только вот долго ли еще ждать нам? Нет! Тысячу раз нет! Я так не выдержу!»
Первым побуждением Мао было расценить эти слова как «брюзжание старого солдата». Поразмыслив, Председатель, однако, решил поступить по-другому. Из двадцати одного члена Политбюро, которые заняли свои должности полугодом ранее, четверо уже лишились постов: Лю, Дэн, Тао Чжу и Хэ Лун. Четверо других — Чэнь Юнь, Дун Биу, Лю Бочэнь и Чжу Дэ — не отличались излишней активностью, они были нейтральны. Зато из тринадцати оставшихся в течение нескольких последних дней семеро решились пойти против «культурной революции».
В ночь на 19 февраля Мао вызывает к себе Е Цзяньина и двух других недовольных: отвечавшего за финансы Ли Сяньняня и министра планирования Ли Фучуня. Помимо них, Председатель пригласил Чжоу Эньлая вместе с двумя ведущими партийными радикалами.
«Какое же руководство вам по вкусу?» — со стариковской раздражительностью спросил вызванных вождь. Может, они хотят привлечь к управлению страной Ван Мина? Или русских с американцами? Если же они намерены вернуть Лю Шаоци и Дэн Сяопина, с угрозой говорил Мао, то он уйдет в Цзинганшань — чтобы начать новую партизанскую войну. То же самое Председатель обещал восемью годами ранее в Лушани. Сейчас он решил просто поиграть, развлечься.
Объявив ультиматум, Мао в гневе захлопнул за собою дверь.
На самом деле по всем затронутым вопросам — о роли партии, месте в обществе армии и отношении к ветеранам — симпатии Председателя находились на стороне Е Цзяньина и его сотоварищей. Двумя неделями ранее он с возмущением обрушился на выдвинутый шанхайскими лидерами лозунг «Сомневаться в каждом и свергать все авторитеты». Ветераны были включены в «тройственный союз» по его настоянию, а что считалось правильным в провинции, не должно терять своих качеств и в центре. Мао знал: существует разумный предел бесконечным испытаниям армейской элиты на преданность. Оказывать на маршалов излишнее давление не входило в его интересы. Никакого снисхождения не заслуживал лишь Тань Чжэньлинь, позволивший себе сравнить Цзян Цин с императрицей У династии Тан, женщиной, прославившейся в истории Китая злобным и совершенно несносным характером.
На протяжении следующего месяца старая гвардия усердно посещала длившиеся ночь напролет семинары, на которых члены «группы по делам культурной революции» с пристрастием разбирают все совершенные ветеранами ошибки. С улицы до сидящих в здании ЦК партии доносились крики толпы хунвейбинов, требующих свержения «прислужников ревизионизма». И все же в отличие от Тао Чжу и Хэ Луна ничего более ужасного «перевоспитываемым» не угрожало. В конце апреля Председатель вновь призвал ветеранов — за исключением Тань Чжэньлиня — к себе, на «встречу по случаю восстановления единства», где прозвучали слова о том, что никаких «заговоров за спиной партии» они, конечно же, не составляли. В такой форме Мао попытался принести бывшим соратникам свои извинения.
И все же действия ветеранов имели далеко идущие последствия.
В марте 1967 года Политбюро уже не функционировало. Мао не хотел брать на себя риск внезапно оказаться в одиночестве против большинства. Заседания Политбюро сменились расширенными совещаниями Постоянного комитета или «группы по делам культурной революции», работу которой возглавлял теперь Чжоу Эньлай.