Марат

– Сэр, – разорвал монолог Марата Фахид, – наемники были бы рады убить его прямо на месте. К этому все располагало. Но я не мог позволить им казнить Вашего сына, как простого преступника.

Буаньи тяжело вздохнул.

– Ты все правильно сделал. Если никто не начнет говорить об этом, я буду доверять тебе еще больше.

– Господин, это честь для меня.

– Что бы ты сделал на моем месте? – спросил Буаньи.

– Отпусти меня, – предложил Марат.

Фахид склонил голову.

– Мне не пристало думать об этом. Но я не мог не задать себе этого вопроса, когда вез его сюда.

Он замолчал, обдумывая следующую фразу. Буаньи ему не мешал.

– Человек не может сам отвечать на такие вопросы. Для этого есть традиция. Я знаю хадис Сахих аль-Джами. Он гласит: «Ты и твое имущество принадлежат твоему отцу».

Фахид говорил очень медленно. Слова разлетались под мраморным сводом приемного зала.

– Есть другой хадис. Достойный человек говорил, что слышал эти слова из уст Посланника Аллаха. Он передал: «Отец не может быть казнен за убийство собственного сына».

– Ты предлагаешь мне убить его? – уточнил Буаньи.

– Ты не можешь, – сказал с пола Марат. – Никто не может.

Его слова остались без внимания.

– Нет, господин, – ответил Фахид. – Как я могу предлагать Вам убить родного сына? Последний хадис толковали по-разному. Имам Малик говорил, что отца нельзя наказывать, если он убил сына случайно, когда учил его побоями.

– Малик – это проститутка, которую я убил, – сообщил Марат.

Буаньи сухо рассмеялся.

– Мне нравится имам Малик. Но какой смысл учить сумасшедшего?

– Он не совсем безумен, – сказал Фахид. – Эту девушку по чистой случайности действительно звали Малик.

Наступила тишина. Буаньи опустил на сына тяжелый медленный взгляд.

– Я хочу дом, как у тебя, и машину с кондиционером, – сказал Марат. – Ты должен дать их мне.

– Если ты в своем уме, то ты самая наглая мразь из всех, что валялись на этом полу.

Марат засмеялся.

– Если ты не сделаешь этого, я тебя убью.

Буаньи тоже засмеялся.

– Он меня убьет, – повторил он.

Марат в ярости зашипел на него. Отец смеялся над ним, как когда-то смеялся его юрист Ульрих. «Он не верит, – подумал Марат, – он не знает, какая во мне сила». Он задергался между натянутыми наручниками.

– Я хочу опия!

– Нет, – сказал Буаньи. – Это отродье не стоит того, чтобы я его учил. Фахид.

– Да, господин?

– Я хочу, чтобы он сидел в клетке – это будет ему дом – и имел столько опия, сколько попросит. Я не откажу ему в еде. Пусть ест, сколько хочет. Я не откажу ему в образовании. Все книги его.

Буаньи перевел дух и еще раз брезгливо вытер лицо платком.

– Если он захочет меня уважать, пусть напишет мне письмо. А если выберет опий, я буду рад узнать, что он сдох от передозировки.

В зале повисла тишина. Фахид молчал. Марат скалился.

– Ты сможешь это сделать?

– Да.

И Марат оказался здесь. В этой клетке.

***

Бой снова приблизился. Марат почувствовал, как решетка под его руками начинает мелко дрожать. Это вырвало его из воспоминаний. Он отпустил прутья и удивленно отступил от них на шаг. Теперь к запаху резиновой гари примешался дух дизельных выхлопов.

За окном ревело и грохотало. Марат понял, что различает какой-то звук. Он появлялся в промежутках между оглушительным стуком пулемета. Марат слышал его и раньше, но не так близко. Это была мощная машина – будто моторы пяти патрульных бронетранспортеров сложились в один. Он опустился на одно колено и приложил руки к полу. Дощатый настил вибрировал в такт с огромным механическим сердцем. Казалось, что со всех сторон на маленькую камеру надвигается рокочущая стихия.

«Танк», – подумал Марат. Его охватило ледяное опиумное упоение. Каждой клеточкой своего тела он чувствовал, как близко от него машина-убийца. Пулемет танка снова загрохотал. На этот раз звук был таким, что от него начинали ныть зубы. Пули прошили крышу маленького домика, в воздухе закружились опилки. «Пусть одна из них перебьет прут решетки, – взмолился Марат, – ведь она может». Он знал, что может. Это были не винтовочные пули. Танковый пулемет оставлял в досках огромные дыры. Сквозь несколько прорех в противоположной стене Марат мог видеть белую дымку улицы. За окном вспыхивали зарницы.

Пулемет перестал стрелять. Снова заработали гусеницы. Марат схватил решетку руками. «Дави, – подумал он, – и разрушай». Танк представлялся ему одним из великих лоа, большой и жуткий, в сто раз больше крокодила.

– Раздави мою тюрьму! – закричал Марат. Он видел, как сквозь дымовую пелену на окно надвигается огненно-черная тень. Броня боевой машины горела, расплавленный металл, как семя обезумевшего огненного змея, стекал на землю, чтобы прожечь в ней черные бреши.

– Разрушай! – неистовствовал Марат. – Иди ко мне!

Морда танка въехала в окно.

– Да! – закричал Марат. Он увидел огромные металлические крюки. Они дымились. На них горела краска, но Марат не чувствовал жара и не осознавал, что может умереть под этой самоходной горой железа. В его крови был опиум, а в голове – образ отца, который построил эту тюрьму. Марат молился своей ненависти, своим убийствам, собору Нотр-Дам-де-ла-Пэ и этой машине.