Марджори в поисках пути

— Почему ты так говоришь? Ты считаешь свой образ действий смешным или остроумным? Я не считаю. Все это очень расстраивает. И расстраивало бы еще сильнее, если бы я знала тебя больше времени. Откровенно говоря, это приводит меня в дрожь.

— Сожалею. Когда я так говорю, я не задумываюсь, это для меня естественно. Возможно, картина при этом получается малопривлекательной, но надеюсь, что это не так. Впрочем, я не озабочен выставлением себя на рынке симпатий.

— Но как же ты тогда ощущаешь себя на закате жизни? Не думаешь ли ты, что в твоем возрасте это выглядит весьма странно?

— Довольно трудно описать то, что я чувствую. Думаю, это слегка похоже на то, когда приближаешься к концу большой книги. Фабула ее сильно усложнена, все характеры перемешаны, но ты видишь, что осталось не более пятидесяти страниц, и тебе известно — финиш не за горами. Теоретически могло бы быть еще страниц пятьсот, но ты знаешь, что их не будет. Ну, разумеется, у меня не было в руках всей книги в целом, либо я мог прочитать лишь совсем небольшую часть. Я прямо-таки все это ощущаю. Вообще-то, понимаешь, это не такая уж необычная штука — ощущение неизбежного конца. Налицо классический симптом неврастении. Определенно, я излишне обеспокоен; назовем это симптомом и выбросим из головы мысли о нем. С такими симптомами люди доживают до девяноста лет.

— Ну, в таком случае ты должен был смеяться над собой.

— К сожалению, Марджори, мне кажется, выражения типа «невротическое беспокойство» — лишь выдумки ученых. Кто на самом деле знает, что такое несчастье, откуда оно приходит, что означает? Это — как рак. Его можно описать и лечить опытным путем, как Бог на душу положит. И все. Кто-то это преодолевает. Кто-то с этим живет, как говорится, до зрелого мнительного возраста. Кто-то умирает молодым, как и подозревал ранее. Я не имею в виду самоубийства. Пролистывают пятьдесят страниц, и книга кончается. Каким-то образом они это знают.

— Это типичный мистицизм.

— Ну, я и есть более или менее мистик.

Она засмеялась, но он хранил серьезность.

— Надо же, я никогда не встречала мистиков и не думаю, что ты один из них. Где твоя накидка, сандалии и длинные волосы? Ты слишком чувствительный.

— В литературе, — ответил он, — есть много о предчувствиях. Я допускаю, что, когда вы вовлечены в опасное или глупое дело и не хотите этого замечать, подсознание цепляется за любой мрачный факт, такой, как разбитое зеркало, или зловещая обмолвка, или черная кошка на дороге, или попытка в страхе спасти себя. Это объясняет часть случаев. Но дело в том, что мы ничего не знаем о природе времени и чертовски мало о разуме. Мне кажется, некоторые предчувствия реальны. Не могу объяснить, почему. Собственно говоря, не могу объяснить, почему у эмбриона вырастают пять пальцев.

— Как можно сравнивать эти две вещи? То, как у эмбриона вырастают пальцы, является научным фактом. Это контролируется хромосомами.

Его мрачное лицо зажглось улыбкой.

— Какой же я глупый! Забыл о хромосомах. Ну, положим, мое предчувствие — часть невротического беспокойства, не так ли? Я не спешу в могилу, нет. Я нахожу чертовски интересным то, чем занимаюсь.

— Химией?

— Не говори с таким презрением. Это романтическое занятие. — Он взглянул на часы. — Время для бриджа. Надеюсь, ты не передумаешь и пойдешь со мной?

— Того раза было достаточно. Я не буду играть с такой акулой, как ты, я кажусь просто идиоткой. К тому же я никогда особо не любила карты. Иди сам и развлекайся.

Никогда еще «Том Джонс» не казался таким скучным, как в тот день. Она снова и снова перечитывала несколько страниц, сидя в шезлонге, который протестующе колыхался. Небо заволокло тучами, а затем его не стало видно, когда корабль вошел в плывущий серый туман. Море, неразличимое в нескольких футах от леера, билось о корабль с угрожающим рокотом. Марджори не помешали бы сейчас таблетки от морской болезни, но она не хотела отрывать Идена от карт. Когда он играл, то становился совсем другим человеком: неприветливым, резким, отрешенным. Она закрыла книгу, откинулась назад и задремала.

— Чаю?

Над ней склонился Иден, в полупальто и сером шарфе. Рядом с ним стоял стюард с тележкой, на которой был чай. По стеклам ползли дождевые капли, и было почти темно, хотя часы над головой показывали только без четверти пять. Она протерла глаза и села.

— Ну конечно, я буду чай.

Когда стюард ушел, Иден спросил:

— Хочешь одну?

Она с благодарностью взяла из его руки красную капсулу и запила ее чаем.

— Погода опять портится, — сказала она.

Он кивнул. Прошло около минуты.

— Прости, Марджори.

— Простить за что?

— Я должен был давно бросить эту затею с почерками. У меня всегда получается что-нибудь глупое. И мне не следовало называть Ноэля сукиным сыном.

Она снисходительно улыбнулась ему.

— Ну, он такой и есть. Плохо то, что мне всегда в нем это нравилось, так же как и все остальное. И если ты теперь напряжешь свои грандиозные мозги и напишешь книгу, объясняющую, почему девушек тянет к сукиным сынам, ты сослужишь хорошую службу гуманности. Ты станешь еще одним Фрейдом.