Читаем Марево полностью

— Ахъ! крикнула одна дама, замотавшись. Русановъ подхватилъ ее, думая что съ ней обморокъ. Она глядла черезъ плечо; весь задъ платья, оторванный отъ лифа, спустился и открылъ блыя юпки.

— Извините, бормоталъ сконфуженный Коля.

— Медвженокъ!

Тотъ проворчалъ что-то и пошелъ было.

— Что такое? сказала та, поднявъ носикъ.

— Я говорю, вольно жь вамъ такіе шлейфы отращивать, что ходить нельзя…

— Да какъ вы смете? Дерзкій мальчишка!

— А вы синица долгохвостая!

— Г. Горобецъ, извольте отправиться въ гимназію и объявить дежурному надзирателю, что вы мною арестованы въ карцеръ, сказалъ подошедшій инспекторъ губернской гимназіи.

— Позвольте вамъ замтить, господинъ Егоровъ, отвтилъ нисколько не смутившись юноша, — что вы мой начальникъ только въ зданіи гимназіи, а здсь такой же гражданинъ, какъ и я.

Разстроившійся rond собрался вокругъ спорившихъ.

— Что такое? Что такое? раздавались голоса.

— Ну вс на одного, кричалъ разгорячившійся питомецъ гимназіи:- милости просимъ, я давно до васъ добирался.

— А вотъ я теб уши выдеру, не стерплъ инспекторъ.

— Прошу рукамъ воли не давать, отвтилъ тотъ, взявшись за стулъ: сами прозвали нигилистомъ!

— Вотъ они вредоносные-то плоды литературы, вмшался старый чиновникъ.

— Это вы говорите потому что я васъ въ вдомостяхъ обличилъ, да еще въ воровств?

— Il est poli ce petit bonhomme! Нечего сказать, слышались женскіе голоса.

— Это вы говорите оттого что я не хочу съ вами ногъ вывертывать какъ ученая собачка, или оттого что у васъ подъ шляпками вмсто мозговъ цвты на сажень торчатъ?

— Позвольте васъ спросить, милостивый государь, гд вы воспитывались? сказалъ Бронскій подойдя въ свою очередь.

— Оставьте его, шепнулъ Доминовъ:- это забавно.

— Нтъ, онъ можетъ повредить… также полушепотомъ отвчалъ Бронскій.

— Наше поколніе само себя воспитывало, продолжалъ Колли

— И съ перваго раза поретъ дичь, спокойно возразилъ Бронскій. — Что это за ваше поколніе? Разв не каждую минуту люди родятся?

— Браво! Браво! раздалось вокругъ.

— Что тутъ значатъ лта? Тутъ важны одинаковыя убжденія…

— Значитъ, ничего не признавая, признаемъ классификаціи, признаемъ убжденія…

— А да чортъ васъ побралъ бы, крикнулъ гимназистъ и улизнулъ изъ зады.

— Молодецъ, графъ, не ныншнимъ чета! замтилъ солидный господинъ, съ большимъ интересомъ слдившій за этимъ объясненіемъ…

— Знай нашихъ! восхищался Ишимовъ.

Между тмъ хозяинъ подошелъ къ Бронскому и подалъ ему записку.

— Къ вамъ изъ Ильцовъ съ нарочнымъ, сказалъ онъ.

Графъ, болтая съ Юленькой, хотлъ положить ее въ карманъ, взглянулъ на печать, чуть примтно сдвинулъ брови и отошелъ къ карсели. Между тмъ предводительша, велвъ музыкантамъ дать сигналъ мазурки, слдила за своимъ кавалеромъ. Бронскій разсянно подошелъ къ окну, взялъ шляпу, и съ письмомъ въ рук вышелъ изъ залы, какъ человкъ, у котораго одна мысль поглотила вс другія.

Собравшіеся въ кружокъ зрители съ нетерпніемъ дожидались мазурки; всмъ хотлось видть настоящаго мазуриста. Предводительша послала Ишимова узнать, что же наконецъ сдлалось съ графомъ. Тотъ вернулся и объявилъ, что графъ ухалъ.

— Какъ? не извинившись? Должно быть какой-нибудь несчастный случай.

— Да вдь у отца подагра, что жь мудренаго!

На крыльц Бровскому попался разстроенный Русановъ.

— Я ищу, не детъ ли кто домой. Нельзя ли вамъ взять меня?

— Къ себ?

— Нтъ только до Нечуй-Втера; это по дорог.

— Подемте.

Погода стояла сырая, ночь темная; бывшіе товарищи прижались каждый въ свой уголъ и коляска покатилась.

— А вдь эта Юленька очень не дурна, сказалъ графъ

— Да, глупа только больно.

— Это-то и хорошо; залежь, новинка; что посешь, то и выростетъ.

— Пожалуй чертополохъ выростетъ…

— И то добре, нехотя отвтилъ Бронскій.

Русановъ сталъ закуривать папироску и освтилъ лицо графа. Брови сдвинуты, губы стиснуты, глаза глядятъ жестко.

— Вы все такой же, Владиславъ! Вотъ вы опять утонули въ мечтахъ; когда-то вы ихъ приложите!

— А вы свои приложили?

— Да, помните, какъ мы, разставаясь на станціи, пили ваше вступленіе въ жизнь? Съ завтрашняго дня я столоначальникъ гражданской палаты.

— Съ чмъ васъ и поздравляю, сказалъ графъ, отодвигаясь. Русановъ расхохотался. — А дорого вы заплатили за это мстечко? прибавилъ Бронскій.

— Мн его далъ Доминовъ.

— Протекція, понимаю. Ну вамъ не поздоровится съ такимъ начальникомъ!

— Это отчего?

— Да такъ, видна птица по полету. Онъ, должно-быть, изъ нашихъ.

— Нтъ, Бронскій, давайте намъ побольше такихъ нашихъ.

— Да вы разсмотрли чмъ у него шарфъ заколотъ? Какъ вы думаете, что значитъ этотъ золотой топорикъ?

— Ахъ, Бронскій, Бронскій!

— Ахъ, Русановъ! Русановъ!

У околицы хуторка товарищи разстались. Графъ веллъ кучеру не щадить лошадей и скоро остановился у подъзда великолпнаго замка. Онъ проворно выскочилъ изъ экипажа и взбжалъ по чугунной лстниц.

— Если отецъ спроситъ, сказалъ онъ встртившему его лакею:- я легъ спать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза