Марфа окаянная

   — Ладно, Данила, ступай, — сказал Иван, постепенно успокаиваясь. — Трудиться тебе ещё много, всё считай, ни одной мелочи не упускай. Из мелочи-то весь достаток и состоит.

Когда тот ушёл, Иван обратился к Бородатому:

   — Ну, что в Новгороде? Надолго ль смирения хватит у веча?

   — С нынешними степенным посадником да с Феофилом новгородцы до весны, пожалуй, смирными будут. А с новыми выборами вновь могут гордыню свою проявить, стариною своей кичась. Сейчас бы не надо слабины им давать, чтоб потом на дыбы не встали.

   — Марфа опасна ли нам? Не поймать ли её?

   — В болезни и телесной немощи пребывает. Жалеют её, как на страдалицу глядят, мол, сына старшего лишилась. Коли казнить её, в милости твоей усомнится Новгород, это не на руку тебе теперь, государь.

   — Ну так сделай так, чтобы она не встала боле нам поперёк, от хворей своих не оправилась.

   — Внука нужно отнять у неё, сына Дмитрия Борецкого. Без него она дня не проживёт.

   — Андрей Холмский едет в Новгород на днях за мастерами искусными. Вот пущай к нам и внука привезёт. Как звать его?

   — Иваном...

Какая-то тень недовольства мелькнула на лице великого князя, будто названное вслух имя было ему неприятно. Однако он ничего не сказал и, отпустив Бородатого, отправился в столовую избу, где его, видимо, уже заждались пирующие братья и воеводы.

За столами уже было шумно. Слуги подносили всё новые и новые бочонки и кувшины. От духоты распахнули окна, и громкие здравицы, смех, гомон были слышны во дворе. Дьяк, сбежав с крыльца, взглянул на открытые окна и усмехнулся. Вновь кого-то, напившегося до бесчувствия, будут выносить сегодня отсюда. Он был рад, что великий князь не обязал его присутствовать на пиру и можно было заняться спокойным и любимым делом — книгами и летописями. Отвернувшись, он чуть не столкнулся с Андреем Холмским, направлявшимся в покои великой княгини. Бородатый почтительно поклонился ему. Тот кивнул в ответ. Они разошлись в разные стороны, и Андрею даже в голову не пришло, что именно этот бородатый дьяк обременил его отвратительным поручением, о котором ему ещё предстояло узнать от великого князя. А Бородатый, отметив про себя открытое и даже чуть наивное лицо юного дворянина, усомнился, по силам ли ему будет проявить в Новгороде жёсткость, а может, и жестокость, какую ждёт от него государь. Это не то что жалованную грамоту вручать. Дарить — оно всегда неопасно, ты вот отнять попробуй...

Смех внутри столовой избы оборвался. Произносилась очередная здравица, и не кем-нибудь, а самим великим князем Иваном Васильевичем. На этот раз в честь Данияра-царевича. Заздравные слова не слишком отличались от предыдущих речей: «За подвиги ратные, за храбрость на брани...» Но все молча и с изумлением глядели на дорогой подарок, который вручал Иван Данияру, — булатную саблю дамасской стали с золотой рукоятью и ножнами, украшенными драгоценными каменьями.

Глаза немолодого уже царевича засияли радостью. Он легко, несмотря на круглое брюшко, опустился на колени, торжественно принял в дар саблю, приложил ко лбу, а затем к губам обнажённый наполовину клинок.

— Отец мой служил тебе, я служу тебе и до конца дней моих верным слугой твоим останусь, благородный великий князь Иван Васильевич!

За столами загомонили, поднимая чаши и опорожняя их.

   — Одних камней рублей на пятьдесят! — вполголоса сказал Андрей Большой Андрею Меньшому.

   — Ежели не боле, — отозвался тот. — Про золото я уж и не говорю.

   — Родных братьев не жалует, а с басурманом милуется. Накличет смуту в народе, как батюшка наш когда-то.

   — О том бы потолковать нам, брат, с тобою. Токмо не теперь, в ином месте, без соглядатаев.

   — И не затягивать разговор-то. Не то всё разбазарит великий князь на пиры да на дары...

Данияр недолго сидел на пиру. Вскоре он уже прощался с великим князем, собираясь к отъезду из Москвы. Царевич недаром был одарён и публично обласкан Иваном. Он ехал с поручением к таврическому хану Меглы-Гирею, которому Иван предлагал дружбу и обещание поддержать его в борьбе против Ахмата, если тот, в свою очередь, станет союзником Москвы против польского короля. Победа над Новгородом должна была быть подкреплена утверждением международного авторитета Московии. Брак с Зоей Палеолог преследовал ту же цель.

Десятого сентября в Москву прибыл посланник Папы Римского с охранными листами для великокняжеского посольства. Посланник был племянником денежника великого князя Ивана Фрязина, звался он Антонио Джислярди. На словах он передал Ивану Васильевичу, что Папа будет рад, если послы как можно скорее пожалуют в Рим за царевной Зоей, обещает им торжественный приём и беспрепятственный проезд по итальянским, латинским, немецким и прочим землям, где присягают католической вере. Иван щедро одарил посланника и приказал не мешкая готовить посольство к отъезду.