Марфа окаянная

Вечером Анисья была особенно задумчива. Дочери легли рано, внучка не беспокоила. Анисья опустилась на лавку и вспомнила, как в последний раз прощалась с Тимофеем. Кольчужное колечко тогда лопнуло, Тоня оцарапала об него щёку. И Анисье, и Тимофею — обоим подумалось тогда, не знак ли это дурной? Видать, и впрямь знак был... И всё же не было в сердце смертной тоски, грела её надежда на возвращение Тимофея.

«Что ль и впрямь сходить ко двору великой княгини? — подумала Анисья. — Коль заметит меня, выслушает, тогда смирюсь, без Тимофеюшки буду век коротать. А не захочет выслушать, значит, не мёртвый он и помощи мне не надобно...»

Так она загадала себе, но долго ещё раздумывала, прежде чем осуществить своё намерение.

Мария Ярославна уже решила для себя, что в мирской своей жизни она сделала почти всё, что было ей предназначено Господом. Она ещё не определила окончательно, когда удалится в монастырь, и даже обитель ещё не выбрала. Однако это случится не раньше, чем будет освящён новый храм Успения Богородицы. Она не надеялась на стареющего и не слишком настойчивого митрополита Филиппа, всё ей казалось, что без её присмотра и надзора дело опять застопорится. А ведь уже белый камень начали рубить каменотёсы, и сотни мужиков в Москве ежедневно собирались на площади неподалёку от великокняжеского терема, принимаясь с утра пораньше за разборку старого обветшавшего собора. Сколько усилий приложила она, чтобы строительство наконец началось, чтобы расщедрился Иван, выделив на храм немалую долю из новгородских денег.

Из-за денег вновь пролегла между ним и братьями борозда обид и недобрых помыслов. Ещё Москва гуляла вовсю, празднуя возвращение великокняжеского войска из новгородского похода, ещё на пиру в государевом тереме никто, упившись, не уронил голову в блюдо остальным на потеху, а Мария Ярославна уже выслушивала жалобы Андрея Большого на скупость Ивана, на то, что не позволил он полон из новгородских пределов увести и что, мол, опять ему всё, а им ничего.

   — Вся Москва гулят, от бояр до голи перекатной, — процедил Андрей с раздражением. — Немерено бочек с брагою да пивом выставлено, чуть не каждая улица пьяным-пьяна. А ведь то и на наши деньги тож, и наша доля есть в добыче. А нас-то спросил?..

   — Полно, полно, Андрюша, — пыталась смягчить его мать. — Что ж супротив обычаев идти, без того и праздник не в праздник. И при батюшке так было, кажную победу ратную всенародно праздновали. Расходы те окупятся благодарностью и верностью народною. Немало это, уж поверь матери, пожила на свете, знаю.

Однако видела, что не впрок её слова и обижен не только Андрей Большой, но и остальные братья.

Через день Иван Васильевич собрал совет у себя, чтобы решить, как поступить с пленённой новгородской господой.

   — Четвертовать бы пару из них для острастки! — попытался угадать намерения великого князя Патрикеев.

Холмский, покосившись на него, проворчал себе под нос:

   — Утопили мыши кота в помойной яме, да мёртвого.

С голосом своим, как всегда, не совладал, раздалось на всю палату, и вышло даже двусмысленно: уж не самого ли великого князя пытается укорить?

Иван в самом деле нахмурился, но промолчал.

   — Нет нужды праздник с казнями единить, — спокойно произнесла Мария Ярославна. — Вскорости архиепископ на рукоположение приехать должен из Новгорода. Пусть попросит хорошенько за пленных своих, да и забирает их с собою назад.

Она взглянула на Холмского и укоризненно покачала головой: мол, язык-то придерживай. Тот смущённо опустил глаза.

   — Как великая княгиня молвила, так и сделаем, — объявил Иван.

   — Только пусть хорошенько попросит, — прибавил, посмеиваясь, митрополит. — Иначе не отпустим.

Улыбнулся и Иван:

   — Ну а теперь не грех вновь за стол садиться, пировать во славу победы нашей над изменниками.

Все встали и направились, оживлённо переговариваясь, в столовую избу, где вновь были накрыты столы. Пир в великокняжеском тереме обещал длиться не один день.

Иван, велев начинать пир без него и пообещав присоединиться позже, с дьяком Бородатым направился в Дубовую палату. Старый казначей Данила уже поджидал великого князя у дверей. Низко поклонился.

   — Счёт веду подаркам новгородским, и конца ему нет, — радостно сказал он. — Наполовину, пожалуй, увеличилась казна. Такого за всю жизнь свою не припомню, чтоб столько с похода выходило добычи.

Иван удовлетворённо кивнул:

   — Что с долгом Юрия, брата моего?

   — Меньше не стал долг. Даже увеличение есть, хотя, по слухам, и он после похода не внакладе. Не моё дело, государь, требовать с него, однако и коней, и серебра, и всякого иного добра вдоволь набрал он, мог бы хоть рост выплатить.

   — Сколь же всего?

   — Семь сот рублёв и ещё семнадцать, если уж до рубля в точности считать. А про Андрея Меньшого и говорить боязно, как задолжал он...

   — А всё мало им! — воскликнул со злостью Иван. — Растащить хотят, растратить кровью добытое! Силу мою подточить хотят, власти желают!

Он тяжело дышал от гнева, глаза сверкали. Данила и Бородатый стояли, молча потупив головы.