Маргарита Бургундская

Но то было лишь начало праздника, или, скажем так, то были лишь зрители, ожидавшие некоего зрелища. Действительно, часов в одиннадцать внезапно появилась группа, состоящая из солдат, студентов и монахов. Эти люди – во все горло кричащие, вопящие, поющие, размахивающие свечами, толкающиеся, делающие кульбиты – окружали осла. Позади осла торжественной процессией двигались многочисленные братства, во главе каждого из которых шагал знаменосец. Несмотря на официальный запрет епископа Парижа, несмотря на угрозы отлучения от церкви, в сатурналиях этих участвовал и почти весь капитул Собора Парижской Богоматери, и опять же, здесь следует видеть лишь потребность в веселье, которая время от времени прорывается через любые ограничения от самого верха до самых низин социальной лестницы.

Осел был покрыт богатой попоной и вез на спине «обернутую золотистой мантией» девушку, которая держала на руках своего рода куклу, богато наряженную.

Судя по всему, все это представляло бегущих в Египет Пресвятую Деву Марию и Младенца Христа[3].

Везущий девушку осел вошел в сопровождении своего горланящего эскорта в собор, где был встречен громом аплодисментов и приветственных возгласов. Ведомый двумя священниками, которые держали его за уздечку, он проследовал к хору, встал рядом с алтарем, и тогда тысячи голосов запели ту комическую песенку, о которой мы упоминали чуть выше и которая закончилась громогласным ослиным ревом, подхваченным, опять же, всеми присутствующими:

– Иа!

Затем народ в едином порыве возопил:

– Мессу! Мессу!

– Монсеньор епископ вскоре прибудет, – отвечал с кафедры восседавший верхом на коне дьякон, в одной руке у которого была сосиска, а в другой – кувшин вина.

– Епископа! Епископа! Мы хотим епископа, мы хотим мессу!

Дьякон опустил руку в кувшин и принялся по очереди благословлять присутствующих. Добившись таким образом секунды тишины, этот дьякон, который, похоже, был распорядителем праздника, воспользовался моментом, чтобы прокричать:

– Он придет, говорю же вам, и вы получите самого лучшего, крепкого и пышущего здоровьем, достойного нашего сира Сварливого и вас, чертовы потаскухи и дьявольские развратники! Так как знайте: епископа этого зовут Баэнь!

Толпа вновь разразилась громом неистовых аплодисментов и криков:

– Да здравствует Сварливый! Да здравствует Баэнь!

Дело в том, что Баэнь этот был ни больше ни меньше как камердинером Людовика X. Настоящее его имя нам неизвестно. Прозвище же его шло от Баэньских ворот, расположенных неподалеку от Лувра, практически в том месте, где сегодня находятся улицы Кокийер и Жан-Жака Руссо. Утром, в Лувре, этот Баэнь был избран епископом дураков сеньорами и самим королем, а также простым людом, допущенным в королевскую крепость.

Таким образом, примерно в то же время, когда осел направлялся в Собор Парижской Богоматери, другая процессия, в которую входили как представители духовенства, так и простые парижане (и те, и другие – кричащие и жестикулирующие), направлялась в Лувр, чтобы забрать епископа дураков.

Большинство из тех, что принимали участие в сей необычной процессии, были в маскарадных костюмах: одни облачились в желто-зеленые шутовские одежды; другие – в такие наряды, которые превратили их в обезьян, медведей, леопардов и прочих животных, коих народ приветствовал бурными овациями и восторженными воплями.

Особенно неистовых аплодисментов удостоились два медведя, которых сопровождала мартышка. Медведи, шедшие во главе процессии, неуклюже танцевали, кривляясь и гримасничая и так и этак, а державшая их на цепи обезьянка демонстрировала такие ужимки и прыжки, что каждый восклицал:

– Определенно, это одна из любимых мартышек госпожи королевы.

Однако же, будь шум праздничных колоколов, смеха и аплодисментов не столь оглушительным, можно было бы услышать, как медведи и обезьяна, голосами вполне человеческими, то и дело обмениваются репликами.

– Надеюсь, Бигорн, – вопрошал один из медведей, – ты не намерен провести нас в Лувр?

– Это было бы все равно, – говорил другой медведь, – что отдать нас волку на съедение, хоть мы и медведи, но думаю, этот волчара сожрал бы нас в один присест. Поесть я люблю и сам, но вот становиться едой не собираюсь.

– Боитесь, Гийом? – промолвила обезьяна. – Если боитесь, так и скажите!

Второй медведь прыснул со смеху и пробормотал:

– Смотри, Ланселот Бигорн, дошутишься!..

– Что ж, – продолжала обезьяна, – раз уж вы – ни один, ни другой – не боитесь, а мне так и тем более не страшно, значит пойдем в Лувр!

– Ладно, пойдем, – проворчал Гийом, – да заберет тебя чума!

– Угу, пойдем, – сказал Рике. – Вот только что мы там будем делать?

– Увидите! – отвечал Бигорн. – В любом случае, я обещаю, что будет весело.

В этот момент они вынуждены были прервать разговор, так как необычная процессия, миновав подъемный мост, проходила через одни из ворот Лувра. Во дворе, куда допустили эту толпу, собрались король, королева, их шевалье и сеньоры.