Маргарита Бургундская

Войдя в комнату, за которой располагалась его спальня, король отдал приказ, чтобы Баэнь вошел к нему, в какой бы час ночи он ни вернулся.

– Хочу, – добавил он, смеясь, – послушать, как прошла месса дураков. Пресвятая Богородица, и почему только я сам не мог на ней присутствовать, повеселиться, как простой буржуа? Как они, должно быть, смеялись, мои славные парижане! А меня там не было!.. Что ж: придется довольствоваться хотя бы рассказом о мессе из уст новоиспеченного епископа Баэня.

Затем Людовик Сварливый вошел в спальню. В течение следующего получаса до него доносились шаги ночных патрулей, обходивших улицы и перекрестки. Затем шумы стихли, огни погасли.

В соседней со спальней короля комнате нес вахту караульный, который сменялся каждые два часа.

В комнате этой царил полумрак; лишь одна, свисавшая с потолка небольшая лампа освещала ее тусклым светом.

Что до караульного, о котором мы упомянули, то, опершись на рукоять алебарды, он неподвижно стоял перед дверью короля. Этот караульный входил в роту французских лучников, которые составляли войсковой корпус, коим командовал капитан стражников Юг де Транкавель.

Быть может, в этот день, по случаю праздника, швейцарцы немного подгуляли, быть может, достойный солдат выпил чуть больше обычной своей нормы, пусть швейцарцы и имели репутацию умелых выпивох, но случилось так, что уже по истечении часа дежурства человек этот начал закрывать глаза, затем зевнул во весь рот, затем широко потянулся. Он с радостью бы прошелся по комнате, чтобы взбодриться, но это было запрещено: он должен был неподвижно стоять перед дверью короля до тех пор, пока его не сменят.

В таком состоянии полудремы и пребывал швейцарец, когда ему причудилось, что он грезит…

В королевской прихожей стояли два огромных сундука.

Швейцарцу показалось, что крышка одного из этих сундуков приподнялась сама по себе, медленно и бесшумно. На какое-то мгновение швейцарец оторопел, но изумление его тотчас же сменилось суеверным страхом, когда из-под крышки ловко выскользнула обезьяна и на четырех лапах направилась к нему, гримасничая и подпрыгивая.

Швейцарец начал с того, что осенил себя крестным знамением. Затем он прошептал:

– Tarteifle![5]

Затем он широко открыл рот, чтобы закричать.

Но призыв о помощи так и замер на устах. Его странный сон оборачивался настоящим кошмаром: из того же сундука выбрались, опять же на четырех лапах, два других животных; на сей раз это были медведи, громадные медведи, которые, подскочив к нему, встали на задние лапы и замерли, в то время как между ними обезьяна продолжала кривляться и строить гримасы. Часовой почувствовал, как на лбу у него выступает холодный пот, и встают дыбом волосы на макушке. Очевидно, ему явилось некое дьявольское видение, и все, что он мог сделать, так это быстро пробормотать какую-нибудь молитву.

– Святой Людвиг, – прошептал он, – я обещаю тебе серебряную марку из следующего жалованья, если ты избавишь меня от этих извергнутых преисподней животных.

– Amen![6] – сказала обезьяна.

– Amen! – проворчали медведи.

– Tarteifle! – повторил швейцарец со страхом. – Они еще и говорят, да не хуже настоящих христиан!

Поднапрягшись, он уже собирался закричать во всю силу своих легких, когда обезьяна прыгнула на него, схватила стражника за горло, а один из медведей прикрыл ему рот могучей лапой.

Обезумевший от страха – как-никак не каждый день доводится так близко общаться с созданиями ада – швейцарец почувствовал, как ему вяжут за спиной руки и суют в рот кляп. Тогда силы окончательно оставили его. Стражник обрушился на пол между лапами медведей, которые с большей нежностью, чем можно было ожидать со стороны животных, приподняли его, перенесли к сундуку и опустили внутрь.

– Веди себя благоразумно, мой юный друг, – промолвила обезьяна, – и никто не причинит тебе вреда, а если хоть дернешься – считай, что ты уже труп.

Об этом швейцарца она могла бы и не предупреждать: тот был уже без сознания.

Тогда обезьяна спокойно заперла сундук и, проворно избавившись от своего наряда, превратилась в Бигорна, в то время как из медвежьих шкур вылезли Гийом Бурраск и Рике Одрио.

Ланселот Бигорн направился прямо к двери в королевские покои и, легонечко поскребши по дереву, шепнул:

– Иа!

– Это ты, Баэнь? – вопросил голос короля.

– Ио! – отвечал Бигорн.

Спальня Людовика Сварливого огласилась громким хохотом.

– Да ты пьян, бездельник! – вскричал король. – Думаешь, что все еще находишься на своей ослиной мессе?! Что ж, входи и рассказывай, как ты провел эту твою службу, дьявольский епископ!

Бигорн открыл дверь и вошел.

Следом вошли Гийом Бурраск и Рике Одрио, которые, заперев дверь, встали по обе ее стороны, скрестив на груди руки.