Маргарита Бургундская

Филиппу д’Онэ в его камере было видение. Произошло оно по прошествии не поддающегося исчислению промежутка времени. Сначала ему, измученному страшной жаждой, являлись различные непонятные образы. Потихоньку мозг юноши, долгие месяцы преследуемый одной и той же навязчивой идеей, затянула некая пелена. Образы, один за другим, потихоньку начали стираться. Неожиданно сквозь пелену Филипп увидел неземной красоты женщину, приближавшуюся к нему с улыбкой на устах.

– Маргарита!.. – прошептал Филипп д’Онэ, падая на колени.

Его широко распахнутые глаза наслаждались ее образом.

– Будь же благословенна, Маргарита! Ты, которая пришла облегчить агонию несчастного… несчастного, который никогда не переставал обожать тебя.

То было не видение, то была живая, облеченная в плоть женщина.

То была не Маргарита, то была Жуана.

* * *

Как же юной горничной королевы пришла в голову мысль спуститься в это ужасное подземелье сторожевой башни, где располагалась тюрьма Лувра?

То была душа сентиментальная и нежная. В ее случае жалости, возможно, было столько же, сколько и настоящей любви. Жуана и видела-то Филиппа д’Онэ всего два или три раза. Его печальное лицо ее глубоко тронуло. Даже не зная, отчего страдает этот юноша, она пожалела его всем сердцем. Зачастую в мечтах ее Филипп представал раненым, а она за ним ухаживала; в другой раз Жуане грезилось, что она его утешает. Так мало-помалу бледный образ Филиппа занял все ее помыслы, и когда юношу арестовали, поместив в камеру номер 5, Жуана испытала сильнейшую боль. Тем не менее она была далека от того, чтобы попытаться его спасти. В первые дни Жуана много и горько плакала, затем сказала себе, что, быть может, в конце концов этот молодой человек все же выйдет из тюрьмы.

Затем ее вдруг посетила ужасная мысль, что тот, кого помещают в одну из камер второго подземелья, живым оттуда уже не выходит. Она вспомнила, что несчастные, коих бросали в эти гробницы, на которые в действительности и походили подземные камеры, умирали там самой отвратительной смертью – от голода и жажды.

Тогда, набравшись мужества, малышка Жуана сказала себе, что если и не в ее силах вытащить Филиппа д’Онэ из тюрьмы, то она может хотя бы попытаться продлить его существование. И кто знает, говорила она себе, вдруг один выигранный день будет означать для него не только жизнь, но, возможно, и свободу?

Чем больше она размышляла об этих вещах, тем отчетливее в ее голове вырисовывался план – какой именно, мы вскоре увидим. Но нужно сказать, что перейти к осуществлению этого плана Жуана решилась лишь после мучительных колебаний, так как королеву она любила глубоко, искренне и безгранично ею восхищалась. Маргарита, по красоте своей, мысли и могуществу, была высшим созданием, женщиной выдающейся во всех отношениях. Прегрешения и даже преступления королевы Жуана, конечно, не оправдывала, но они представлялись девушке естественным проявлением необычайных способностей, поступками, которые она была не вправе судить, жестами, смысл которых был ей недоступен. Итак, Жуана любила Маргариту, и если и решила попытаться совершить невозможное для Филиппа д’Онэ, то не без содрогания перед королевой.

Вечером, часов в десять королева тайно покинула Лувр, как то и прежде случалось с ней неоднократно.

«Она пошла в Нельскую башню, – подумала Жуана. – И пока она развлекается, этот юноша страдает. Ох! Как же это несправедливо!»

На сей раз она уже не колебалась, к тому же, и случай благоприятствовал.

Жуана подождала, пока королева удалится. А потом направилась к главной башне Лувра, на первом этаже которой обитал тюремщик.

Этот тюремщик – настоящее животное – редко выходил во двор Лувра. Жил он в полумраке, предаваясь странным мыслям и зловещим развлечениям.

Когда в один из «каменных мешков» бросали какого-нибудь приговоренного, он, подобно отвратительной мокрице, не зажигая огня, спускался ночью по липким каменным ступеням винтовой лестницы, крался вдоль смрадного узкого прохода. Обычный человек там едва мог дышать, этот же чувствовал себя свободно и непринужденно. Он припадал ухом к железной двери, за которой бился в агонии бедняга, и слушал его мольбы, стоны, сетования. Затем он заключал с самим собой пари. В зависимости от того, сколь громким и твердым был голос, ему удавалось с мрачной искусностью установить точный час, когда, войдя в камеру, он обнаружит там уже покойника. Эти ночи, ночи, когда ему доводилось переносить труп к Сене, были его любимыми развлечениями. Тот, кто попадался на его пути, видел его почти улыбающимся и убегал, перепуганный этой улыбкой. В такие вечера он дожидался, пока в огромной королевской крепости погаснут все огни, и, когда ни единый звук не тревожил эту глубокую тишину, когда ни единый отблеск не пробивался сквозь сумерки, где-то около полуночи подземный страж спускался в свое холодное царство, на сей раз – уже с фонарем. Открывая дверь камеры, он шептал:

– Посмотрим, выиграл ли я пинту гипокраса, на которую спорил с самим собою.