Однако помимо разнообразия интересов, обширной культуры и приверженности феминизму своего времени в ней больше всего удивляло то, что в ее жизни не было границы между так называемыми повседневными занятиями и интеллектуальными дискуссиями. Это восхищало еще гостей Юссона, но не скупились на похвалы и парижане. «Во время обычных трапез, — пишет магистрат Этьен Паскье, бывавший в ее доме, — ей прислуживают как королеве, подавая накрытые блюда, ее дворяне, обер-гофмейстер со своим жезлом и прочие свитские; и я нашел в ее доме нечто достойное, чтобы об этом знали отдаленные потомки: хотя обеды и ужины в принципе существуют затем, чтобы напитать тело, но она придает больше значения духовной пище, и поэтому близ нее обычно находится четыре человека, которым она с самого начала [трапезы] предлагает суждение, какое ей угодно, для рассмотрения. Когда каждый из них свободно выскажется, или за, или против, причем иногда она им противоречит, поскольку весьма рассудительна, [она] часто ставит их в тупик, возражения же с их стороны ее не огорчают, лишь бы были разумными и обоснованными. […] Потом вступает группа скрипок, за ними — прекрасная голосовая музыка и, наконец, лютни, и все они звучат друг за другом наперебой»[573]
.Сципион Дюплеи подтвердит это свидетельство, добавив несколько подробностей, свидетельствующих о культуре королевы: «Во время своих трапез и даже прогулок она обыкновенно велела особам редкостных знаний, получавшим хорошее жалованье в ее доме, занимать ее серьезными беседами по вопросам теологии или философии; и сама давала сюжет для разговора, и часто вмешивалась в их рассуждения, показывая, какую пользу извлекла из добрых Сочинений и из Наук и что удаление от двора дало ей больше, нежели она утратила. […] Она изящно писала стихи и французскую прозу и достигла умеренных успехов в философии. Она с великим наслаждением слушала музыку и содержала изрядное количество музыкантов и исполнителей на инструментах, привлекая их для богослужений и для повседневного времяпрепровождения. В результате ее дом казался академией, посвященной служению Аполлону и музам»[574]
.Жилище Маргариты стало тогда эталоном вкуса, синонимом утонченности, местом, где почитались литература и искусство, — во всем этом первому Бурбону было трудно с ней соперничать. Даже если буржуа вроде Летуаля считали, что в отношении распутства оба двора стоят друг друга[575]
, превосходство двора на левом берегу не вызывало сомнений ни у кого, кто бывал при обоих. Кстати, гости наперебой хвалили эту кокетливую и щепетильную женщину, любительницу упадка и новаторства, которая царила там, веля называть себя «Венерой-Уранией»[576], не соблюдала ни расписаний, ни строгих условностей и ввела в моду разговоры о любви.В своем парижском особняке Маргарита также устраивала балы и приемы, задававшие ритм жизни королевской семьи в последние годы царствования первого Бурбона. Прием 31 января 1609 г. был отмечен особо: «Их Величествам было предложено великолепное и роскошное угощение, которое распорядилась приготовить названная дама (и которое, как говорили, обошлось ей в четыре тысячи экю). К особенностям такового относились три серебряных блюда, специально приспособленные, на одном из которых было гранатовое дерево, на втором — апельсиновое дерево, на третьем — лимонное дерево, столь ловко и искусно изображенные и имитированные, что не было никого, кто не принял бы их за настоящие. И только в шесть часов утра король и королева вышли оттуда». Когда она не принимала гостей у себя, приглашали ее. В августе 1608 г., — пишет Летуаль, — «в Арсенале была устроена великолепная игра в кольцо, где присутствовали король и королева вместе с Королевой Маргаритой, давшей кольцо». Несколько позже ее видели на приеме, данном в честь «посольши» Англии, которой она преподнесла «значок из драгоценных каменьев стоимостью в тысячу восемьсот экю». Она была и на помазании Марии Медичи в мае 1610 г., где стояла сразу за первыми лицами королевства, рядом со старшей дочерью короля и королевы, в такой же мантии с изображением четырех золотых лилий[577]
.Роль Маргариты далеко не исчерпывалась организацией развлечений и праздников, эта женщина прежде всего была безусловной опорой Генриха IV и оказывала ему все услуги, какие только могла. Мелкие услуги — когда, например, предоставила свои носилки королевским детям для возвращения из Нуази в Париж после эпидемии 1606 г. или когда устроила бал вскоре после свадьбы принца де Конде в угоду Генриху, влюбившемуся в молодую жену принца, прекрасную Шарлотту де Монморанси[578]
… И крупные услуги, когда она изъявила королю в ноябре 1608 г. готовность окончательно отказаться от пользования оверньскими землями в обмен на выделение пенсии[579].