Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Однако было бы ошибкой полагать, что «Сатирический развод» был памфлетом, направленным только против Маргариты. На самом деле главной мишенью автора был Генрих IV, а образ его супруги лишь проще всего позволял бросить тень на него как на мужчину и как на суверена. Ведь это он сам становится смешным и покрывает себя позором, пытаясь оправдаться. Прием известен: чтобы отмыться от обвинений, говорящий должен сначала их напомнить… Потом, краснея от воспоминаний о «стольких мерзостях», он начинает защищаться, но его аргументы в конечном счете выявляют только его собственную низость. Так, он сразу же признает, что его развод, возможно, незаконен, что он пользуется отвратительной репутацией и хотел всех обмануть: «Многие […] находят весьма странным, что через двадцать восемь лет брака, сославшись на предлог родства, расторгли то, что было соединено таким достойным таинством; поскольку одни называют меня сладострастником, другие — безбожником и все они несведущи, мне следует просветить их в неведении, смутить их хитрую злобность, умолчав о моих подлинных страданиях и представив достойные доводы, какими, ради чести, я хотел прикрыть свою репутацию, применив слова изысканные, двусмысленные и утонченные». Что касается «достойных доводов», которые он приводит после этого в свою защиту, то это всего лишь бесконечный список любовников жены — еще одно наглядное доказательство его трусости.

Таким образом, памфлет изобилует коварными выпадами против Генриха IV. Конечно, выпадами политического характера: король — ренегат, который вместо того, чтобы вести борьбу до окончательной победы протестантской веры, покорился врагам. Хуже того — он вновь поставил их на все государственные должности: «Я простил больше врагов, чем отомстил за оскорбления, […] не только забыв нарушителям государственного спокойствия их преступления, но и выказав особое участие тем, кто дерзко осмелился порочить мое имя». И религиозными выпадами тоже: Генрих признается, что не «принадлежит к людям, которые в этом королевстве лучше всех понимают в религиозных делах». Но больше всего личных выпадов — цель автора заключалась в том, чтобы подорвать уважение к Генриху IV как к мужчине, как к обманутому мужу, как к снисходительному супругу, ради выгоды постыдно попирающему самые элементарные правила аристократической чести: «Что скажете вы, несносные мужья, об этом терпении? […] Не сочтете ли вы, […] что в нем проявлялась некая трусость? Вы будете правы, подумав так, а я — признав за вами правоту». На самом деле, — продолжает он, — он позволил жене вести такую скандальную жизнь из соображений выгоды: «У меня тогда нос был больше моего королевства, а […] эта дама […] смягчала своих братьев и королеву свою мать, озлобленных на меня; ее красота привлекала ко мне многих дворян, а ее добрые наклонности удерживали их». Таким образом, Генрих строил свои союзы на развалинах своей чести, поскольку его бесхарактерность не знала границ.

Впрочем, он не менее распутен, чем жена, — он это признает и дает этому объяснение, еще более позорное для его мужской чести. Многие изумятся, — скорбит он, — что у Маргариты рождались только незаконные дети, и «выскажут разные суждения о моем бессилии, вместо того чтобы связать эту тайну с Тем, кто не позволяет процветать развратному дому; я и сам иногда поражаюсь, что, благодарение Богу, не принадлежу к тем, чем пыл остыл, и […] у меня столько же бастардов, сколько и у нее, рассеянных где попало, в разных местах». И это не все: король отвратительно пахнет и признает это, хотя и отрицает, что жена бросила его из-за «мерзкого запаха чеснока и ног, в котором она меня обвиняет»… Впрочем, автор особо подчеркивает и изъяны любовников Маргариты, показывая, что бывшего короля Наваррского потеснили люди тоже не лучше. Бюсси всегда страдал «поносом, приступ которого настигал его обыкновенно в полночь». У Тюренна было «сложение кое-где несоразмерным», «жалкий д'Обиак» умер, поцеловав «рукав из синего атласного бархата, оставшийся ему от благодеяний его Дамы», Канийак стал «за недолгое время столь же малоспособным, каким мог быть я, смазанным и учтивым, как деревенский ухажер», а Бажомон, «желторотый», — «самый круглый дурак, какой когда-либо являлся ко двору»… Предел иронии — одному ему [королю Наваррскому] во всем королевстве она не отдавалась по доброй воле: «К сожалению, она часто уступала моим желаниям лишь вынужденно, добычей же тысячи других становилась добровольно».