Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Зато эрудит посвятил несколько строк роману королевы и Бюсси. Цитируя похвалу Брантома этому дворянину, где упоминался знак милости, переданный им [Брантомом] некоему капитану от имени «самой прекрасной принцессы и дамы в мире», он комментирует это так: «Этой прекрасной принцессой была Королева Маргарита, сестра короля, которая, не скрываясь, несколько компрометирует себя похвалами, какие она расточает Бюсси в своих "Мемуарах", словно сочтя, что должна принести какую-то долю своей репутации в жертву романам человека, которого король Генрих III обрек стать жертвой его ревности из-за чрезмерного взаимопонимания между ними [Бюсси и Маргаритой]. […] Я мог бы сказать об этом гораздо больше, чем умолчу насчет этой ревности, которая была главной причиной величайших событий царствования»[689]. Ле Лабурёр очевидным образом ошибался, приписывая смерть Бюсси, убитого больше чем через год после того, как покинул королеву, ревности Генриха III к Маргарите; но он вполне определенно был знаком с «Пробуждающим французов» и «Сатирическим разводом» и, видимо, полагал, что между королевой и ее братом имел место инцест… Однако он отказался говорить об этом больше: благородный жанр, которым он занимался, — История, — еще не позволял сообщать всё о любовной жизни великих мира сего. Он осуждал и Брантома, выложившего столько нескромных сведений о современниках[690].

На сцену выходит беллетристика

Однако в других жанрах этот запрет был уже отменен. Действительно, любопытство, какое у современников Ришелье или Мазарини вызывал век последних Валуа, академическая история уже никак не могла удовлетворить. С 1630-х гг. исторические лица, получившие некоторую известность, стали персонажами откровенно беллетристической литературы, которая описывала прежде всего их любовную жизнь. Такая тенденция была связана со снятием табу на упоминания сексуального аспекта в биографиях великих мира сего, которое в первые годы XVII в. еще сохранялось. Это освобождение случилось, несомненно, из-за того, что поведение высшей аристократии, особенно Генриха IV, о «проказах» которого было известно всем, пришло в вопиющее несоответствие с официальными историческими реляциями, замалчивавшими роль страстей в тогдашней политике.

Однако по-настоящему пристрастие к «галантным анекдотам» расцвело в обществе при абсолютной монархии, когда такое несоответствие углубилось. Ведь в историографии времен Ришелье и Мазарини, откровенно пропагандистской, персонажи застыли в официально одобренных позах, что, как можно догадаться, устраивало власть. И тем самым историография проторила путь для исторического романа, описывавшего сферы, которые та оставляла в тени, прежде всего любовную сферу; она дала также возможность для появления так называемой «малой истории», претендовавшей на то, что сообщает о вещах, о которых умалчивает «большая», прежде всего о сексуальной жизни героев, — и оба этих жанра в дальнейшем будут часто пересекаться. С другой стороны, чем прочней утверждалась абсолютная монархия, тем меньше власти оставалось в руках дворян; обреченное на все более декоративную роль, дворянство в некотором роде отступало, сосредоточившись на защите своих привилегий, в частности, сексуальных, снова и снова демонстрируя склонность к политической анархии, апофеозом которой стали Фронды середины века. Эти перемены постепенно побудили, как минимум — немалую часть аристократии, открыто признать наличие двучлена «политика-секс», который существовал давно, но современникам Карла IX или Генриха III признавать это претило.

С тех пор Маргарита де Валуа, как и другие исторические деятели, стала героиней историко-литературных произведений. В то время как последние очевидцы религиозных войн умирали, ее популярности как персонажа беллетристики способствовали как упрощения, какие претерпевала ее официальная биография (брак по принуждению, жертвенность, замалчивание политической составляющей), так и по-прежнему огромный успех «Астреи», многие поклонники которой все еще знали, что прообразом Галатеи там послужила она[691]. Нападки д'Обинье или даже Дюплеи на наклонности королевы, которые они считали пагубными, после 1640 г. по-настоящему уже не дискредитировали ее образ в глазах читателей — напротив, эти черты делали его интересней, современней[692].