Маргарита Валуа: Прелестная ювелирша. Любовница короля Наваррского

Придворные, присутствовавшие на пытке, считали Рене окончательно погибшим, а потому держали себя довольно непринужденно и перекидывались улыбками и усмешками. Если бы они только могли предположить, что у Флорентинца имеется хоть какой-либо шанс на спасение, они были бы много осторожнее. Но гибель Рене казалась несомненной, особенно теперь, когда допрос Гаскариля должен был окончательно доказать вину Флорентинца.

Один только Крильон не разделял этой уверенности остальных непосвященных. Сидя около короля, он что-то бормотал сквозь зубы.

— Что вы бормочете, герцог? — спросил король.

— Я говорю, что хотел бы быть королем на часок! — ответил Крильон.

— А для чего, собственно?

— Для того, чтобы оставить Гаскариля самым спокойным образом в его темнице!

— А что же выйдет из того, что Гаскариль останется в своей камере?

— Тогда не обманутся ожидания всех парижан. Я рассуждаю так, ваше величество: если у меня к обеду имеется такое лакомое блюдо, как, например, филе из дичи, седло дикой козы, голова дикого вепря или что-нибудь другое еще в этом же роде, то я не подумаю о том, чтобы взяться за плошку чечевицы или бобов!

— Э, да вы гастроном, герцог! — сказал король.

— Для меня, как и для всех парижан, — продолжал герцог, — Рене представляет собою филе из дичи, а Гаскариль — вареную чечевицу.

Король громко расхохотался, а за ним расхохотались также все придворные.

— Однако, — шепнул Генрих на ухо Маргарите, — этот упрямец способен расстроить все хитрые комбинации королевы с Ренодэном!

Того же мнения держались, должно быть, и заинтересованные лица, потому что королева была бледнее смерти, волосы Рене встали дыбом, да и президент Ренодэн явно чувствовал себя не в своей тарелке. Если Гаскариля не допросят сейчас же — Рене погибнет.

— Ну-с, доканчивайте свою мысль, герцог, — сказал король.

— Так вот, ваше величество, если бы я был королем, я угостил бы парижан филе из дичи и не портил бы им аппетита вареной чечевицей. Иначе говоря, я сначала расправился бы с Рене, а потом уже стал бы думать, нужно ли или нет возиться с Гаскарилем.

— Одно другому не мешает, — ответил король. — Гаскариля мы все-таки допросим, а потом видно будет. Рене мы повесим в первую голову, и парижане получат свое филе из дичи, ну а через несколько дней они удовольствуются и чечевицей!

— Как угодно вашему величеству! — мрачно буркнул Крильон.

Дверь снова отворилась, и в камеру пыток ввели Гаскариля. Рене и королева перевели дух, президент Ренодэн почувствовал большое успокоение. Гаскариль был высоким парнем лет двадцати восьми, отлично сложенным, с умным лицом и смелым взглядом.

Королю он понравился.

— Черт возьми! Согласитесь, друг мой Крильон, что парижане получат очень добропорядочную чечевицу! — сказал он герцогу, затем, посмотрев снова на Гаскариля, произнес, обращаясь к нему: — Ну-ка ты, чудак! Видишь эту лежанку, клинья, жаровню, испанский башмак? Что ты скажешь об этом?

— Все это я уже давно знаю, ваше величество, — ответил Гаскариль. — Я уже подвергался пытке в Орлеане года четыре тому назад.

— И надеюсь, признался во всем?

— То есть ни единого словечка не проронил, ваше величество! Если я нахожу это нужным, то даю признание по доброй воле. Но пусть господин Кабош, — он любезно поклонился палачу, — сожжет мне обе руки, перебьет кости, истерзает мне тело калеными щипцами, а я не скажу ни слова, если вобью себе в голову, что говорить не надо!

— Вот как? — сказал король.

— Гаскариль! — строго прикрикнул президент Ренодэн. — Ты забываешь, что говоришь с самим королем!

— Боже сохрани забыть! — ответил Гаскариль. — Но только раз уж мне все равно умирать, так могу я хоть говорить что думаю?

— Пусть говорит! — сказал король. — Хладнокровие этого чудака нравится мне!

— Ваше величество, — сказал Гаскариль, бросая насмешливый взгляд на Рене, — я догадываюсь, чему обязан честью находиться в вашем присутствии!

— А, так ты догадываешься?

— Ко мне посадили «барана», и вы хотите узнать что-нибудь о деле на Медвежьей улице?

— Вот именно, паренек, и, чтобы заставить тебя рассказать нам всю правду, мы вольем тебе в горло несколько пинт воды.

— Это совершенно бесполезно, ваше величество! — ответил Гаскариль.

— Почему? Разве ты решил говорить по доброй воле?

— Гм… Это зависит…

— От чего?

— Я присужден к повешению и уже примирился с мыслью о смерти. Мне придется пережить один неприятный момент, но он короток. А вот если я признаюсь в убийстве на Медвежьей улице, меня будут колесовать.

— Значит, ты не хочешь сознаваться?

— Нет, я этого не сказал, но только, если ваше величество прикажет подвергнуть меня пытке, я не вымолвлю ни слова, а вот если мне кое-что обещают…

— Ручаюсь, что этот чудак хочет испросить помилования! — смеясь, заметил король.

— Я вовсе не настолько честолюбив, — с улыбкой ответил Гаскариль, — да, кроме того, уже примирился со своей судьбой. Так вот, если вы, ваше величество, обещаете мне, что в каком бы преступлении я ни сознался, меня все равно повесят, а не колесуют, то я расскажу все!

Король повернулся к Крильону и сказал ему: