Мари-Бланш

По страницам прессы

Как раз сейчас Бэби работает изо всех сил, разучивая роль Консуэло в «Тот, что получил пощечину» …Пока что ее любимой ролью была Фрэнки в веселой комедии под названием «Джордж и Маргарет» …Постановка будет показана у Гудмана 18 марта, и она выступит в главной роли, чередуясь с Ли Смит… Маленькая, стройная, но в меру округлая, темноглазая и на свой лад хорошенькая, энергичная мисс Маккормик исполнит свое сердечное желание — станет профессиональным «субботним ребенком».

— Что вы чувствуете, читая эти старые заметки и письма в альбомах вашей матери, мадам Фергюс? — спрашивает доктор Шамо.

— А вы как думаете, доктор? — отвечаю я. — Я чувствую себя старой и печальной. Испытываю ощущение утраты и ошибки. Чувствую то же, что и глядя на фотографии, — это была чья-то чужая жизнь, не моя. Потому что все это ушло. А может быть, вообще не существовало.

— Можно спросить вас о вашем прозвище, о Бэби?

— Когда я была маленькая, так меня звала, только по-французски, моя старая гувернантка Луиза. А в Театре Гудмана прозвище дают почти каждому, особенно если у него иностранное имя вроде Мари-Бланш. Многие произносили мое имя на американский манер, с носовым чикагским акцентом — Мэри Бланч, помните, как у Теннесси Уильямса, Бланч Дюбуа, мне это казалось очень некрасивым. Они начали звать меня Бэби, потому что кто-то из студентов прочел в газете, что Леандер меня удочерил. Так я и стала Бэби Маккормик, прозвище пристало.

— Вам не кажется, что с таким прозвищем вы, взрослая, остались ребячливой, возможно даже незрелой? — спрашивает доктор.

— Возможно. Бэби нужна забота других. Взрослых.

— Именно, — говорит доктор. — А вам не кажется, что тот факт, что ваша мать сохранила для вас эти письма и газетные вырезки и прислала их мне, наводит на мысль, что она по-настоящему любит вас и искренне желает вашего выздоровления? Что она на свой лад старается заботиться о вас?

— Вы хотите сказать, что мамà — хорошая мать, доктор?

— Нет, я просто спрашиваю.

— Если она так любит меня и старается заботиться обо мне, то почему отказывается повидать меня? Почему не разрешает навестить ее?

— По той же причине, по какой ваш первый жених Джон Гест порвал с вами, мадам. По той же причине, по какой ваш муж прислал вас сюда и разводится с вами. По той же причине, по какой вы разошлись с братом и с вашими детьми. И вы знаете эту причину, мадам Фергюс, верно?

— Пусть меня и прозвали Бэби, но, будьте добры, не обращайтесь со мной как с ребенком, доктор. Конечно, знаю. Потому что я алкоголичка.

— Ваша мать по опыту знает, что, если позволит вам навестить ее, вы только опять начнете пить.

— Вы бы тоже запили, доктор, будь она вашей матерью.

— Могу только сказать, мадам, что ваша мать весьма охотно откликнулась на все мои просьбы. И мне кажется, она искренне беспокоится о вашем здоровье. И чтобы сделать первый шаг на пути к выздоровлению, вам надо прекратить перекладывать на других вину за ваше пьянство и ваши беды, а принять ответственность на себя.

— Вижу, она и вас очаровала, доктор. Тут она большая мастерица, не скажу, что она чарует женщин, но по части мужчин ей нет равных. Даже в нынешнем возрасте… ей шестьдесят шесть… она по-прежнему заставляет их служить ее целям. И кстати, я беру на себя ответственность за свое пьянство. Целиком и полностью. Я говорила вам, и неоднократно. Я никогда не утверждала, что кто-то открывал мне рот и силком вливал спиртное.

— Насколько я понимаю, ваша мать — очень сильная личность, — говорит доктор Шамо. — Думаю, мы все выиграем, если я сумею уговорить ее приехать сюда и участвовать в вашем лечении.

— Ни в коем случае. Я не желаю ее присутствия. Здесь лечусь я. Я алкоголичка.

— Хорошо, мадам, я всего лишь предложил. Поймите, вы действительно сами хозяйка своего лечения. Я лишь следую за вами. Может быть, расскажете побольше о годах в Чикаго? По всей видимости, вы были счастливы и стремились осуществить свою мечту о театральной карьере.

— О да, моя мечта о карьере на Бродвее! Или о браке в сочетании с карьерой. Какая же я была дурочка, да такой и осталась…

— Почему вы постоянно называете себя дурочкой, мадам Фергюс, — спрашивает доктор, — а не умницей?

Я обвожу взглядом палату, смотрю в окно на пышную зелень деревьев на фоне голубого неба.

— Здесь в самом деле очень мило, — наконец говорю я. — Мне нравится. Но я далеко от Бродвея, верно?