Мари-Бланш

— Наверно, так и есть! Ты боишься меня, малышка?

— Нет, с какой стати?

— Ну, я ведь мог бы тебя отшлепать, и вообще, все меня побаиваются.

— Но не я, — смело ответила Рене. — Я вас не боюсь.

Виконт обнял племянницу за плечи, притянул поближе к себе.

— Вот за это я тебя люблю. — Он поцеловал ее в уголок рта, по обыкновению лишь слегка коснувшись ее губ.

Оба долго молчали, сердце Рене билось учащенно, как всегда в непосредственной близости от дядюшки. «Интересно, он чувствует, как бьется мое сердце?» — думала она.

— Ты, наверно, проголодалась, — наконец сказал Габриель. — В Версале мы пообедаем в «Резервуаре». Шикарное заведение.

Виконт остановил «рено» близ ресторана, а когда они вышли из автомобиля, пригладил волосы Рене, подтянул чулочки и расправил платье.

— Так-то лучше, — сказал он, удовлетворенно глядя на нее.

— Вы обращаетесь со мной как с ребенком, дядюшка.

— Ты и есть ребенок, лягушоночек.

Виконт, казалось, знал в ресторане поголовно всех, и пока они шли за метрдотелем к столику, здоровался с друзьями и знакомыми, которые там обедали, иные вставали, чтобы обменяться с ним рукопожатием или обнять его. Рене больше, чем когда бы то ни было, чувствовала себя подле дяди ребенком и, несмотря на новенький городской наряд, по сравнению с этими элегантными парижанами казалась себе неотесанной деревенской девчонкой.

К ним подошла миловидная брюнетка. Рене узнала в ней одну из тех дам, что приезжали в Ла-Борн на охотничьи уикэнды; это была племянница англичанки по имени леди Уинтерботтом, принадлежавшей к тому же кругу, что и семейство де Фонтарс.

— О, здравствуйте, Софи, — сказал дядя Габриель, расцеловав женщину в обе щеки. Рене отметила, что виконт необычно взволнован. — Значит, вы вернулись в город. И как же прошло ваше… короткое пребывание за городом?

— Об этом, Габриель, я бы с удовольствием побеседовала с вами наедине, — сказала дама. И с откровенной неприязнью посмотрела на Рене. — Как я погляжу, виконт, вы теперь похищаете детей прямо из колыбели.

— Вы же помните мою племянницу Рене, — сказал виконт. — Скоро она станет моей приемной дочерью.

— Верно, я не сразу узнала ее, она так выросла. Как это похоже на вас, Габриель, удочерить такую прелестную малютку. — Она приблизила к нему лицо и тихо, со злостью прошипела: — Стыдитесь! Пенис как у осла — и связываетесь с маленькими девочками.

Виконт густо покраснел, не в состоянии даже ответить. Рене никогда не видела дядю в столь полном замешательстве. Он быстро прошел мимо дамы, за руку таща Рене за собой, как упирающегося ребенка. Метрдотель усадил их за угловой столик.

— Что она вам сказала, дядюшка? — спросила Рене.

— Ничего, — коротко бросил он. — Забудь ее.

— Что значит «пенис как у осла»?

— Ничего. Совершенно ничего. И не стоит повторять это кому-либо, в особенности родителям.

— Но что это значит? — настаивала она.

— Довольно вопросов. Делай, как я сказал, и забудь об этом!

— Ну, раз вы не хотите говорить, я спрошу у мисс Хейз, — упрямо сказала Рене. — Она объяснит. Мисс Хейз все знает.

Виконт наклонился над столом и заговорил тихо, сдержанным тоном:

— Слушай меня внимательно, юная барышня. Уверяю тебя, мисс Хейз не знает ответа на твой вопрос. И я запрещаю тебе обсуждать это с нею или с кем-нибудь другим. Ты меня поняла?

— Да, дядя, — ответила она, хотя горячность Габриеля лишь усилила ее любопытство, — я все поняла.

Как по волшебству, в этот миг перед ними возник официант с бутылкой шампанского в серебряном ведерке со льдом и двумя бокалами. Он мастерски откупорил бутылку и наполнил бокалы.

Виконт поднес свой бокал к губам Рене и уже мягче спросил: — Ты впервые пробуешь шампанское, малышка?

— Да, — отвечала она, сдерживая чих. — Пузырьки щекочут в носу!

Он рассмеялся:

— Выпей и загадай три желания.

Рене отпила глоточек из дядина бокала.

— Ладно. Загадала.

— Когда тебе сравняется шестнадцать, расскажешь мне, что ты загадала. И сбылось ли.

— К тому времени я забуду, чтó загадывала.

— В твоем возрасте ничего не забывают. Когда повзрослеешь, ты обнаружишь, что помнишь все об этом времени своей жизни. Каждую деталь. Память о юности — только она поддерживает нас на старости лет.

— Я никогда не состарюсь, — сказала Рене.

Дядя Габриель рассмеялся:

— Да, вот этой юношеской веры мне теперь больше всего недостает. И именно этой верой юность мне особенно дорога.

— Вы не такой уж старый, дядюшка.

— Ты любишь меня, моя красоточка?

— Как отца, — ответила она.

После обеда и шампанского виконт отправился с племянницей на прогулку в парк Версаля. Впервые в жизни Рене слегка захмелела, и они долго шли молча, держась за руки.

— Твоя маменька любит меня, — наконец сказал дядя Габриель. — Не понимаю, почему ты больше не любишь меня.

Шампанское развязало язык Рене, и она неожиданно выпалила:

— Я вас видела.

Виконт резко остановился.

— Ты о чем, дитя?

— Я видела вас и мамà. Вместе. Одних. Украдкой.

— Когда?

— Первый раз, когда мне было шесть. И много раз после.

— Где?

— В Ла-Борне, в гостиной. Я пряталась в египетском сундуке и подглядывала за вами.