Мари. Дитя Бури. Обреченный

В тот самый миг, когда я выступил на солнечный свет и уже готов был окликнуть туземцев, чтобы дать им задание собирать камни, мне послышался едва различимый стон позади. Признаться, я поначалу приписал сей звук разыгравшемуся воображению, но все же вернулся, убеждая себя, что это необходимо, встал на колени у неподвижного тела, положил руку на сердце Перейры и принялся ждать. Я просидел в таком положении несколько минут и совсем собрался уходить, когда стон прозвучал снова. Перейра не умер, но пребывал на самом пороге смерти!

Я бросился ко входу в пещеру, подозвал кафров, и все вместе мы вынесли Перейру наружу, под лучи солнца. Он выглядел поистине ужасно – изжелта-бледный, кожа да кости, весь в грязи и крови, видимо натекшей из раны. У меня при себе был бренди, и я капнул малую толику в горло умирающему, отчего его сердце забилось сильнее. Потом мы приготовили суп и накормили несчастного, дали еще бренди – и он заметно ожил!

На протяжении трех суток я выхаживал этого человека; скажу не чинясь, что, если бы я позволил себе отвлечься от забот о нем хотя бы на пару часов, он вполне мог бы ускользнуть, как говорится, на ту сторону, потому что ни Клаус, ни мои зулусы в лекари не годились. Так что я продолжал возиться с ним, и на третье утро он очнулся. Мы уложили его у входа в пещеру – там было достаточно светло, а скала сверху защищала от прямого солнца. Перейра долго смотрел на меня и наконец прохрипел:

– Allemachte! Кого-то ты мне напоминаешь, парень. А, вспомнил! Того треклятого английского юнца, что одолел меня в стрельбе по гусям и поссорил с дядюшкой Ретифом. Да, того молодчика, в которого втрескалась Мари. Слава богу, кто бы ты ни был, ты не он.

Перейра долго смотрел на меня и наконец прохрипел: «Allemachte! Кого-то ты мне напоминаешь, парень».

– Ошибаетесь, хеер Перейра, – ответил я. – Я тот самый английский молодчик, Аллан Квотермейн, который победил вас в поединке. Если послушаетесь моего совета, благодарите Господа за что-нибудь другое, например за спасение вашей жизни.

– И кто меня спас?

– Если настаиваете, это был я. Пронянчился с вами три дня.

– Вы, Аллан Квотермейн?! Вот уж странно! Я бы вас спасать не стал. – И он криво усмехнулся, потом отвернулся и заснул.

С этого мгновения его выздоровление пошло гораздо быстрее, и два дня спустя мы двинулись в обратный путь к лагерю Марэ. Еще слабого Перейру несли на носилках четверо туземцев. Они ворчали и жаловались, ибо тащить этакую ношу то в гору, то под гору было непросто, а Перейра всякий раз разражался бранью, когда носильщики спотыкались или чуть его не роняли. На самом деле он ругался почти не переставая, и в конце концов старый зулус, человек вспыльчивый, сказал ему, что если бы не инкози[33], то есть я, он бы заколол Перейру ассегаем и бросил стервятникам. После этого случая Перейра сделался чуть вежливее. Когда туземцы выбивались из сил, мы перекладывали спасенного на спину нашего вьючного вола, и двое вели животное в поводу, а еще двое шагали с боков для страховки. Именно так мы на следующий вечер вступили в лагерь.

Но прежде нам встретилась фру Принслоо. Она стояла на звериной тропе приблизительно в четверти мили от фургонов, широко расставив ноги и уперев руки в могучие бока. Ее фигура издали выглядела столь внушительно и даже угрожающе, что я подумал, будто она заранее узнала о нашем возвращении – быть может, увидела дым наших костров – и вышла навстречу.

Ее приветствие было вполне ожидаемым:

– А вот и ты, Эрнан Перейра! Едешь себе на воле, а приличные люди идут пешком! Давай-ка поболтаем, дружок. Как же это вышло, что ты удрал среди ночи, забрав нашу единственную лошадь и весь порох?

– Я поехал искать помощь, – угрюмо откликнулся Перейра.

– Неужели, право слово?! Похоже, это тебе помощь понадобилась. Интересно, чем ты отплатишь хееру Аллану Квотермейну за спасение своей жизни? Я ведь не сомневаюсь, что так все и было. Ты столько хвастался своими богатствами, но у тебя не осталось и крупинки твоих товаров, они на дне реки вместе с деньгами. Придется платить добротой и службой.

Он пробормотал, что никто не требует платы за христианское милосердие.

– Ты прав, Эрнан Перейра, Аллану не нужно платы, ибо он из настоящих мужчин, но ты-то не забудешь о своем долге – и при случае отплатишь злом. Я нарочно вышла сюда, чтобы сказать тебе в глаза все, что думаю. Ты трус и проныра, слышишь? Да на тебя даже шелудивый пес не кинется, если его натравить! Ты завел нас в эти гиблые места, где будто бы живут твои родичи, готовые поделиться с нами богатствами и землей, а потом, когда пришел голод и напала лихорадка, ты сбежал и бросил нас умирать, лишь бы спасти свою мерзкую шкуру! А теперь вернулся, нате-ка, спасенный тем самым пареньком, которого ты обманул в Груте-Клуф, тем, чью любовь ты пытался украсть. Mein Gott! И почему Всевышний оставляет негодяев вроде тебя жить, а люди честные, чистые и отважные ложатся в могилу из-за таких трусов, как ты?!