Марианская впадина

– Разумеется, он ничего такого не думал и не делал. С чего бы, собственно? Как он мог о чем-то подобном догадываться? И откуда вы могли знать, что ваш брат во время этого путешествия утонет в море? Это никак не связано с вами. Это не ваша вина, потому что вы никакого, абсолютно никакого отношения к этому не имели. Я не мог знать, что мальчишки нечаянно столкнут моего сына в воду. Мальчишки не знали, что Кристоф упадет и утонет. Эти вещи происходят, и мы ничего не можем сделать.

Теперь я все-таки посмотрела на то, что осталось после Лутц.

– Люди погибают, лисы съедают куриц, люди умирают от рака. Все это страшные вещи, но они происходят. И эта смерть – не последняя. Ваши родители умрут, и когда вам будет столько лет, сколько мне, вы будете рады, если в живых у вас останется столько друзей, что можно будет собрать их на партию в скат.

– Это не сильно утешает.

– Но это правда. И я говорю вам это, потому что жизнь не остановить кнопкой «пауза», чтобы она вас подождала. Она продолжается, и вы тоже все больше приближаетесь к смерти. Горевать – это нормально, долго горевать – и это нормально, но два года спустя ставить крест на своей жизни – это не нормально. Стоять у ограждения перед обрывом и желать найти в себе силы, чтобы прыгнуть, – не нормально!

Я чувствовала себя уличенной.

– Вы это заметили, да?

– Конечно. Я это по себе знаю. Вы производите впечатление девушки, которая постоянно думает о смерти, и о своей собственной тоже. Вы хотите умереть?

– Я… ну… да.

Я удивилась, насколько легко это слетело с моих губ.

– Приятно, что можешь это сказать вслух, правда? – спросил Гельмут и посмотрел на меня пронизывающим взглядом.

– В общем, да. Подождите, я скажу еще раз: да, я хочу умереть. Ух ты, бомбическое ощущение, – я на мгновение остановилась, прежде чем продолжить. – Я часто думаю: наплюй на все, Паула. Но потом я вспоминаю о маме и папе, и у меня не хватает духу. Потому что я себя спрашиваю: что тогда? Если оба ребенка умерли, что они будут делать тогда? Тоже убьют себя? Или будут просто существовать, вести растительную жизнь, как я это делаю уже два года? Не знаю.

– Да нет, знаете.

– Я знаю, что так не пойдет – ну, суицид.

– Вот именно.

– Но жить дальше – тоже не пойдет.

– Но ведь идет же, получается. А что вы сейчас-то делаете?

– Наполовину как-то.

– У вас пульс есть, мозг работает, и все остальное?

– Вот оставьте все эти банальности, пожалуйста.

– Значит, вы живете. Нравится вам это или нет, это другая история.

– А что мне делать?

– Дышать. Есть. Спать. В туалет иногда ходить.

– Да нет, я имею в виду…

– Я знаю, что вы имеете в виду, – резко оборвал меня Гельмут, – но иногда все это перестает работать, и это очень неприятно, да.

– Да.

– Да.

Я вздохнула: кажется, стало все еще запутаннее, чем раньше.

– Вы хотите умереть? – спросил Гельмут еще раз.

– Я же это только что сказала.

– Или, – громко перебил он меня, – или вы просто не хотите жить?

– А это не то же самое?

– О, нет, совсем нет. Когда люди хотят умереть, они делают это. Их невозможно удержать. Первая попытка, может быть, и не удастся, может, и вторая, но третья – получится наверняка. Кто хочет умереть, тот умрет. И все тут! И ничего не поделаешь: они хотят смерти, какова бы ни была на то причина.

– Ну, я не знаю.

– Это у меня теория такая. Придется вам дослушать. У людей, кто не хочет жить, у них, как мне представляется, все по-другому. Не хотеть жить – означает не хотеть быть здесь и сейчас, потому что ты этого больше не можешь выносить. Такие люди употребляют наркотики, может быть, или пьют, чтобы всего этого не видеть, то есть жизни. Иногда они раздумывают, не лучше ли им было бы умереть. Но они не уверены, потому что у них все крутится вокруг «не жить». Паула, вы уверены, точно уверены, что хотите умереть, или вы просто хотите не жить?

Я постепенно начала понимать, чего он добивался, хоть это и звучало, как плохо слепленная кухонная психология… И тем не менее: хотела ли я смерти? Хотела ли я умереть? Я подумала и попыталась вслушаться в себя, как это часто советовал мне мой психотерапевт, когда я, потерянная, молча сидела в его кабинете. До дня твоей смерти я, вообще-то, всегда считала, что жить – это хорошо. Не все мне нравилось, но жизнь сама по себе – дело хорошее. В этом я была уверена. Только после твоей смерти…

– Мне плохо оттого, что сейчас я должна жить без Тима.

– Так.

– И само это ощущение. Его я не могу выносить. Я не знаю, как избавиться от этого гадкого, мерзкого чувства.

– Прежде всего, чувства вины?

– Прежде всего, да. Я – эгоистка, да? Гораздо хуже, чем мое чувство вины, ведь тот факт, что его больше нет…

Гельмут закатил глаза.

– Боже мой, вы и пяти минут не можете без того, чтобы не втоптать себя в грязь, да?

– Да нет, я…

– Вы с этим что-то делаете? В церковь, наверное, вы не пойдете, или ходите?

– Я лечусь у психотерапевта, я же говорила, или нет?

– Возможно. И что говорит на все это ваш терапевт?

– Ничего.

Гельмут поморщил лоб.

– Он ничего не говорит? – повторил он за мной.

– Я ему вот так все это не рассказывала.