Мариэтта

Меня отвоевали Е.Ю. Сидоров и М.О. Чудакова.

И дали мне полтора года нормальной жизни в Москве. Даже со стипендией.

<Из разговоров с М. Чудаковой>

* * *

Я училась у Шкловского, Эйхенбаума, Жирмунского. Я их научная дочь, вы учитесь у меня, Саша. Вы мой научный сын, значит – вы внук русских формалистов.

* * *

На мой вопрос о Лидии Яновской, которая как раз подала на Чудакову в суд:

– Саша, ей-Богу, поверьте. Я ее даже не видела ни разу. Совсем не знаю. Ну не крала я никаких рукописей, вы же понимаете, что это бред? Странная женщина, ну поговорила бы хотя бы со мной…

* * *

Меня часто спрашивали в разных органах, когда хотели намекнуть, что что-то нельзя: «ну, вы же понимаете, о чем речь? Ну понимаете?»

И я всегда ломала их игру – «нет, не понимаю. Объясните».

* * *

Я десять лет своей жизни отдала, чтобы напечатать Тынянова. Десять лет!!! Просто чтобы напечатать без купюр ученого.

Я не хочу, чтобы такое в моей стране повторялось.

* * *

Саша, поверите ли. Я ни разу в своей диссертации не упомянула ни Маркса, ни Энгельса, ни Ленина. Я решила их не упоминать и в «Тынянове» – и столько лет пришлось все это пробивать.

Наталия Зейфман

Я пришла в отдел рукописей ГБЛ после университета в 1962 году, незадолго до прихода Мариэтты. Однажды Сарра Владимировна звонит и говорит: Наташа, внизу около милиционера стоит женщина, пожалуйста, приведите ее ко мне. Я вышла, взяла женщину у милиционера, и мы пошли наверх. Смотрю – какая-то странная, маленькая, не слишком хорошо одетая; правда, у нее замечательная фигурка и особенные глаза, они меняли цвет: иногда совсем прозрачные, иногда зеленые. Я немного ее разглядела, а она мне говорит: кажется, я у вас буду работать. Я промолчала: мне показалось, что она выглядит как-то не так, как надо бы…

Потом я узнала, на что именно ее пригласили: она должна была работать с архивом Фурманова, и она сразу стала им заниматься, быстро ходила по проходам в каталоге с карандашом во рту. Знакомство еще не состоялось.

И очень быстро случилось это замечательное, предвещающее нашу долгую дружбу на всю оставшуюся жизнь. Мы одновременно поучаствовали в делах друг друга, как бы обменявшись шагами друг к другу. Звонок, я подхожу к телефону, какой-то человек, говоривший с акцентом, просит Мариэтту Омаровну – а ее как раз не было в отделе. Он просит передать, что ему позвонили из детского сада и что у ее маленькой дочери (а он дедушка) подозревают дизентерию и требуют, чтобы он отвез ее в больницу. Я тут же приступила к делу, и мне удалось убедить его не рисковать больницей, а забрать девочку домой (потом выяснилось, что дизентерии не было). Только я закончила говорить с ним позвонил мой папа, что он ждет меня внизу и просит к нему выйти. Он сидел при входе на широком подоконнике, а голова у него была перевязана. Что такое? Мне, говорит, в метро стало плохо и я упал, когда поднимался по лестнице; меня пытались поставить на ноги, но, к счастью, какая-то женщина добилась, чтобы принесли стул и на нем перенесли меня в каптерку; я отсиделся и дошел до тебя. – Когда Мариэтта вернулась, я рассказала ей, что говорила с ее отцом и спасла ее дочь от больницы, а Мариэтта рассказала мне, как только что помогла в метро немолодому человеку, которому стало плохо: его хотели заставить идти, а она не допустила. – Это мой папа!!! Папа потом пригласил ее и нас с мамой вместе на Арбате посидеть, – поблагодарить Мариэтту, – есть такая фотография… <см.>

А потом был такой случай. В отделе была небольшая проходная комната, где можно было разговаривать, стоял круглый стол, а в углу мраморная Эсфирь с головой Олоферна. Вхожу и вижу: Мариэтта сидит за этим столиком и разговаривает с моим шефом, Петром Андреевичем Зайончковским. И разговаривает так свободно… Я подумала: ого, ничего себе! Я, когда говорила с Петром Андреевичем, была вся в смущении. Я потом узнала, о чем они говорили: Петр Андреевич пригласил Мариэтту и Сашу учить его дочь русскому языку.

Моя комната была наверху, а Мариэтта работала внизу, поэтому первое время мы встречались мало. И вот однажды праздновали Новый год. Сарра Владимировна всех собрала. Были какие-то смешные сцены, в них участвовали Мариэтта и еще одна наша смешливая сотрудница. В.Б. Кобрин, у которого есть текст под названием «Кому ты опасен, историк?», ходил с мешочком, и все должны были вытаскивать из этого мешочка фанты. У меня вытянулся фант со словами «Счастье твое ты себе получишь, человече»… Мариэтта тоже вытащила себе что-то хорошее, и мы вместе смеялись… И мы начали сближаться.