Мариэтта

Когда я узнала семью Чудаковых поближе, я поняла, что они, работая на двух работах, еще напряженно работают и дома: именно в то время ночами они и писали этот комментарий к сборнику статей Ю.Н. Тынянова – образцовый комментарий, это уж точно, вряд ли можно указать другой столь же основательный. Александр Павлович как-то нам с Таней Седовой рассказывал, как реагировала их школьница-дочка Маша на эти их ночные бдения: ложится она спать – сидят, ночью встанет – сидят, утром просыпается – опять сидят. И ученица пятого класса ясно сформулировала свое отношение: она сказала, что никогда не будет филологом. Как им удалось переубедить ее, не могу представить даже. Наверное, это заслуга Мариэтты Омаровны, которая могла убедить кого хочешь.

Они жили в тесной двухкомнатной квартире где-то у черта на рогах (это была пятиэтажка, кажется, на улице Тухачевского), и в квартире даже телефона не было. Квартира, может, была и не очень маленькой, но огромными были библиотека и архив, которые съедали все жилое пространство и были везде, на кухне в том числе. Когда организовывался новый жилой кооператив, расположенный в Беляево, на ул. Миклухо-Маклая, они подали заявление на трехкомнатную квартиру; это заявление принимали с большим скрипом, хотя оба они были даже членами Союза писателей. Александр Павлович решил выступить на собрании кооператива в свою поддержку. Узнавшая об этом Мариэтта Омаровна задумчиво сказала: «Ну, попробуй… А в следующий раз я пойду». Он, как ему казалось, прекрасно все им изложил, но никого его речь не убедила. И тогда за дело взялась Мариэтта Омаровна. Она пошла на следующее то ли заседание правления, то ли на собрание кооператива, взяла слово – и через несколько минут все согласились с тем, что молодым перспективным ученым, на одном из которых еще и лежит ответственность за хранение, обработку и издание рукописей Булгакова, Олеши, Зощенко и т. д., – таким ученым (кто сомневается?!), разумеется, нужна квартира попросторнее.

Александр Павлович восхищался этой ее способностью убеждать. Вообще он всегда с восторгом и восхищением говорил о своей жене. Помню, я как-то спросила, как долго он писал «Поэтику Чехова». Он как-то невнятно начал объяснять, что это же его кандидатская, ее легко было переделать в книгу… А потом вдруг перескочил на Мариэтту: «А вот Мариэтта очень быстро пишет. Знаете, за сколько она написала “Эффенди Капиева”?» Вопрос был задан с каким-то подвохом и с такой интонацией, что я подумала и спросила: «Неужели за две недели?!» Чудаков ошарашенно посмотрел на меня сквозь толстые стекла очков: «Ну вы хватили!.. Нет. Но – за два месяца! Воображаете? Поехала в Дубулты в Дом творчества – и через два месяца вернулась с книгой!» Или, например, хвастал тем, что его Мариэтта ухитрилась в своей докторской диссертации ни разу не упомянуть ни о каких классиках марксизма-ленинизма! Да, тогда это был поступок!

Очень симпатичным было в нем (да и в его жене тоже) абсолютное равнодушие к внешнему виду. Но через год, когда мы были на пятом курсе и оба они читали нашему курсу свои спецкурсы, с ними словно что-то произошло: он вдруг стал элегантным мужчиной в серых костюмах, она – дамой в красивых кофточках и строгих выглаженных юбках. А уж обаяния и ума обоим было не занимать.

Вообще энергии и решительности у Мариэтты Омаровны можно было бы поучиться многим и многим. Так, когда я уже написала диплом, на рецензию он был отдан В.В. Одинцову – достаточно традиционному ученому, хоть и писавшему о прозе Пушкина, но, на мой пристрастный взгляд, мало что в ней понимавшему. Не знаю, почему Александр Павлович решил взять его мне в рецензенты. Короче, когда Одинцов прочитал диплом, он сказал, что все эти уровневые методы анализа ему чужды, неприемлемы, и что глупость считать «Метель» Пушкина, да и вообще «Повести Белкина», пародией, что он может оценить мою работу только как отрицательный результат подобного типа исследования и выше четверки поставить не может. Я с его отзывом приехала к Чудаковым как в воду опущенная, хоть меня обычно окунуть туда даже на мгновение не так-то просто. Мариэтта Омаровна к тому времени тоже прочитала мой диплом. И когда я в красках начала изображать, как Одинцов все это еще и говорил, она вскипела: «Я тоже поеду на защиту. Он что, глухой и слепой? Он каждый день читает такие дипломы?..» Александр Павлович мягко успокоил нас обеих. Потом все в конце концов «разрулилось». Но решимость и благородство Мариэтты Омаровны я оценила и запомнила с благодарностью.