Мариэтта

Примите мои соболезнования.

С уважением, Кузьмина Елена Рафаэлевна, доцент кафедры психологической антропологии Института детства МПГУ.

Маша Кузьмина

Я тут должна кое-что рассказать, простите, если слишком длинно. Читали мы с мальчиком «Му-му», и под конец он меня спрашивает: а зачем Герасим собачку утопил? Я пытаюсь донести вот это все про самодуров-помещиков, про рабовладельческий строй, про христианское смирение и пр. Нет, говорит сын, это нелогично: он же потом сбежал, в деревню ушел? Да, говорю, переполнилась чаша народного терпения лалала… Ну и зря, резюмирует юнош, мог бы и собачку с собой взять.

Слегка опешив, спрашиваю: а вы крепостное право уже проходили? – Нет. – А что у вас по истории сейчас? – Древний Египет. – А по географии? – Великие географические открытия.

Пришлось брать в руки шашку – тем более, что на горизонте маячил «Дубровский» и в обнимку с глобусом объяснять, что к чему. Чтоб вы понимали – «тучки небесные вечные странники» я полтора часа разъясняла, а там полсотни слов всего. Ума не приложу, как справляются родители без Литинститута в анамнезе.

К слову, о Литинституте. Вступительные экзамены я чуть не провалила. На экзамене по русской литературе сосед мой вытащил билет с одним вопросом про Гоголя, другим про Набокова (я взвыла от зависти), мне достался образ молодежи 60-х годов у Тургенева и Достоевского и поэтика Заболоцкого. С последним было худо: я случайно знала одно стихотворение про «колотушку тук-тук-тук», и всё. Увиливать было бессмысленно. Бодро оттарабанив Базарова, я призналась, что в Заболоцком – и в целом в поэзии XX века – ни бельмеса.

– А что же вам нравится из XX века? – искренне поинтересовалась экзаменатор.

Я ляпнула, что Булгаков. В самом деле «Мастер и Маргарита» на тот момент, пожалуй, был самым подходящим для экзамена произведением: впервые я прочитала его в десять лет на море, отлично запомнила Бегемота, но не очень поняла, кто такой Иешуа; а потом перечитывала каждое лето (и каждый раз как первый). Так что к моменту поступления текст был прочитан шесть раз.

– Булгаков? – заинтересовалась Мариэтта Омаровна (а это была она), выкладывайте!

Далее произошло нечто вроде салонной беседы, благодаря усилиям Чудаковой даже мои реплики звучали уместно. Воспользовавшись случаем, пяток оставшихся абитуриентов устроил быстрый брэйн-сторм по своим вопросам. Все вроде бы шло гладко, но Заболоцкий меня тревожил: это ж наполовину проваленный билет…

– Ну что же, для того вы и поступаете, чтобы учиться, верно? а поэзию у нас преподают прекрасные педагоги! – сказала Мариэтта Омаровна (и не обманула, чего стоил хотя бы профессор Илюшин), – желаю успехов!

Поставила четверку. В таких случаях говорят, что человек открыл тебе дверь в учреждение, в профессию, в жизнь твою. Ну или хотя бы просто не закрыл.

После мне повезло учиться и у нее самой, и у Чудакова: ну, то есть учиться повезло почти сразу, а насколько повезло – стало понятно позднее.

Однажды я заметила их в вагоне метро: пока мы ехали до Пушкинской, оба стояли у дверей (Чудаков – склонившись) и оживленно о чем-то спорили (может быть, фантазирую, но кажется, я слышала имя де Соссюра). И тогда меня это очень впечатлило: люди работают вместе, живут вместе, едут с утра на работу вместе, и им есть о чем поговорить – настолько важном и срочном, что они готовы перекрикивать шум вагона. Книгу «Ложится мгла на старые ступени» я тоже перечитывала раз десять. Конечно, это весьма распространенный случай, когда учитель оказывает огромное влияние. Но весьма редкий, когда влияние оказывается незаметно: и только созрев, ты способен дотумкать, что это кто-то вырастил тебя, вложил тебе в голову, завел пружину.

Чудаков погиб слишком рано. Мариэтта Омаровна уже вторую неделю лежит в Коммунарке, с понедельника – на ИВЛ. Дочка их сообщает на странице в фб краткие сводки – сатурация, давление, пульс… а люди, множество людей, пишут самые ободряющие комментарии. Кто-то пишет «держитесь», кто-то «молимся о здравии».

Вот этому я не обучена, не умею. Мне ближе языческие дудки и барабаны, поющие чаши, которые призваны, в сущности, настраивать пространство. Как мастер бренчащему пианино возвращает строй, так и буддийские мантры, и музыка Чайковского, и стихи Пушкина чинят настройки, если сбились. Ну или вот мы читаем вслух книжку Мариэтты Омаровны «Рассказы про Россию», она начинается как раз с отмены крепостного права. Ведь в хорошо настроенном мире люди свободны, живут в ладу, а Мариэтта Омаровна не болеет – она ведь тоже настройщик, и она же камертон.

Андрей Курилкин Памяти М.О

Социальная поэтика Мариэтты Омаровны Чудаковой, человека необыкновенной харизмы и колоссальных организаторских способностей, была глубоко индивидуалистичной – ее не интересовали организации и структуры, она в общем не шла за большой аудиторией, не мыслила институтами (как, так или иначе, мы все сейчас мыслим). Она запросто могла бы создать возглавить и т. п. – центр, кафедру, музей, все что угодно – но ей явно было тесно в любых институциональных рамках.