Мариэтта

Едва ли не раньше, чем встретился с ней, я услышал о ее докладе, который недавно упоминала Оля Ревзина в ФБ, назвав докладом об устной речи. Моя соученица Е.Г. Рабинович приехала из Тарту после Летней школы (кажется, 3-й, 1968 года) и похвасталась: «Моей ручкой был написан лучший доклад на школе» – оказалось, что она одолжила свою ручку Мариэтте. Сама Мариэтта в воспоминаниях о Лотмане описывает свой доклад о Зощенко, но не на школе, а на кафедре. У меня – твердое сознание, что я этот доклад читал, там речь шла о логике обыденного мышления и материал был – частично или полностью – взят из Зощенко. Никаких следов этого доклада в материалах всех школ обнаружить не удалось.

Одна из первых встреч была на докладе Вяч. Вс. Иванова в Литературном музее на Петровке, я пришел туда после обеда в «Будапеште», не вполне трезвый. В каких-то кулуарах я увидел, как мне казалось, Наташу Горбаневскую и подошел поздороваться, я хотел потрепать ее по плечу и поднял уже руку (левую) – и тут с ужасом понял, что это не она, а Мариэтта. Я как-то умудрился заменить левую руку правой, и неприличие свелось к тому, что я первым протянул даме руку, но ошибочное узнавание мне удалось скрыть – и слава Богу, по слухам, они обе терпеть не могли друг друга, что было вполне естественно при взрывчатом характере обеих.

Дальше буду вспоминать без хронологии, в случайном порядке.

Помню какой-то темный вечер в Резекне, мы почему-то долго ждали автобуса (не рейсового, а нашего) около Дома Культуры – всего несколько человек – и Мариэтта, видимо, не могла выйти из колеи, ставшей ей более привычной, она долго рассуждала о необходимости отмены смертной казни. Я был согласен с ее аргументами, но говорил, что казнь необходима в борьбе с террористами (тогда это слово не приобрело столь бессмысленно расширенного значения, как сейчас).

Тоже в Резекне кто-то при мне сказал ей про какой-то проект, к которому она имела отношение, что против него возражает министр (кажется, культуры) – это было начало 90-х годов, и Мариэтта, кажется, еще не имела тех постов и того влияния, какие получила вскоре после этого. Она ответила: «Ну мы и при советской власти министров не боялись». Было ли это «авторское мы» или «мы с Сашей» – сказать не могу.

Мариэтта любила – и в разговорах, и в работах (по крайней мере докладах) – делиться опытом советской жизни. К этому пласту относятся и попытки изучать специфически советскую лексику (так, эпитет «непростой», кажется, по ее мнению, означал умеренную степень крамольности, но я мог неверно запомнить). Конечно, мастерским ходом был выпуск книги Тынянова без именного указателя – чтобы не облегчать работу цензорам (говорю, разумеется, для самых младших, мы-то все это помним). Однажды Мариэтта рассказывала, как опытный редактор исправил ее (может быть, с Сашей) текст: там было, в историческом контексте, сказано «фюрер» (естественно, о Гитлере). Редакторша вставила: «бесноватый фюрер». Это вызвало и недоумение, и, в общем, возмущение автора или авторов. Редактор ответила: «Вы хотите, чтобы книга вышла? Пишите бесноватый». Книга вышла.

Говорить о политике я, в общем, не хочу (хотя трудно не вспомнить лицо Мариэтты на телеэкране в октябре 1993 года), но нужно подчеркнуть неизменную лояльность Мариэтты к 90-м годам и к Б.Н. Ельцину. Она настаивала на том, что президент был готов к сотрудничеству с интеллигенцией и наше чистоплюйство и автоматическая неприязнь к любой власти заставили нас упустить уникальный шанс. Последующее время, с совсем новыми возможностями и с их усечением, с чувством ответственности «за все сразу», сильно изменило ее – если не взгляды, то интересы и непосредственное применение сил.

Вообще в ее системе была особая ценность – быть мужчиной, не в том смысле, что это лучше, чем быть женщиной (хотя Мариэтта называла себя антифеминисткой), а в том, что есть мужские качества, которых многие мужчины лишены. Как пример она привела: начать и завершить какое-нибудь долгое дело, например, собрание сочинений – кажется, повод для этого разговора подала моя неприязнь к Фридлендеру – редактору собрания сочинений Достоевского. Думаю, что в ее глазах Ельцин вполне обладал этим качеством.

Уже после смерти Ельцина я как-то спросил, знает ли она, что в Таллине на городской стене есть мемориальная доска, посвященная ему как человеку, способствовавшему мирному освобождению Эстонии (не знаю, последовали ли этому примеру другие республики). Мариэтта ответила: «Нет, мне никто не сказал» и поблагодарила за сообщение, явно важное для нее.