Мариэтта

Сказать, что Мариэтте Омаровне Чудаковой я благодарна за очень многое в моей жизни, значит – не сказать ничего. Она остается для меня не просто любимым преподавателем в студенчестве и научным руководителем моей кандидатской диссертации. Немцы шутливо называют научных руководителей «докторфатер» или «доктормуттер», и в этом есть точный смысл, который больше, чем метафора. Люди, направляющие нас в научной работе, отчасти превращаются в наших родителей. Конечно, это касается тех, кому так фантастически повезло, как мне с Мариэттой Омаровной. Это именно тот случай, когда помощь выходит за рамки только науки и становится человеческой поддержкой в трудную минуту, личным примером в жизни и даже просто тем чувством во многом иррациональной, но сильной и теплой защищенности, которое не покидает нас, пока живы наши родители, и наличие которого мы осознаём, только когда они уходят.

Мне посчастливилось быть студенткой и аспиранткой Мариэтты Омаровны Чудаковой в годы ее работы в Литинституте в конце 1980-х – начале 1990-х. Под ее руководством я защитила диссертацию о прозе Леонида Петровича Гроссмана. Собиралась писать об Ахматовой, но Мариэтта Омаровна строго и быстро на меня глянула («Об Ахматовой пишут все, кому не лень, и кому лень тоже, а мы живем во время колоссального количества неразобранных архивов и незаслуженно забытых писателей») и отправила меня к Елене Цезаревне Чуковской заниматься перепиской К.И. Чуковского и Л.П. Гроссмана. Гроссман потом в работе возобладал, и это тоже было замечательно. Благодаря Мариэтте Омаровне мне выпала честь опубликовать несколько статей в легендарных «Тыняновских сборниках», принять участие в Каверинских чтениях в Пскове и других серьезных конференциях. После защиты диссертации по рекомендации Мариэтты Омаровны меня взяли в отдел прозы журнала «Новый мир», где тогда работали Инна Петровна Борисова и Наталья Михайловна Долотова, легендарные редакторы школы Твардовского, и это был короткий, но прекрасный опыт.

Перечислять можно еще долго, но сейчас, когда свежа утрата, перед глазами всплывают какие-то моментальные фотографии, наброски к портрету, который, несомненно, будет написан в будущем.

А сама Мариэтта Омаровна для меня до сих пор в настоящем времени: ее имя и образ с прошедшим временем никак не согласуются.

…Вот, маленькая, стремительная, она не входит, а всякий раз врывается в аудиторию, и не с дамской сумкой, а с огромным красным рюкзаком с надписью Stanford University, доверху набитым книгами. Одним движением вытряхивает содержимое на стол, что-то падает на пол, мы бросаемся поднимать. Главное, чтобы при этом не потерялись закладки…

Вместе с лекциями Мариэтты Омаровны по истории русской литературы 1920–1930-х годов в нашу студенческую жизнь вошла такая культура цитирования, о которой мы не имели представления раньше. Конечно, наши лучшие преподаватели жонглировали цитатами и чтением наизусть, но потом, что неизбежно, приходилось многое перепроверять и уточнять. Профессор Чудакова сразу показала на собственном примере, что во всем должна быть абсолютная точность. Теперь, проработав почти двадцать лет в высшей школе, я понимаю, что иногда ей просто не хватало времени на то, чтобы сделать все нужные выписки, но каждая цитата у нее всегда должна была подтверждаться источником, и лучше, чтобы источник можно было увидеть и потрогать. Книги, которые она приносила на занятия, были тоже необыкновенными: раритетные издания 1920-х годов, «тамиздат», только-только выходящий из-под тотального запрета. Возможно, еще и поэтому ей было важно, чтобы мы «знали в лицо» эти книги, которые больше не нужно было прятать. Вещи, которые она говорила, были тоже еще недавно немыслимыми и в нашей, и в других аудиториях. «Как писал Петр Бернгардович Струве…», «как указывал Федор Августович Степун…» Мариэтта Омаровна разговаривала с нами на равных, словно эти имена для нас – что-то само собой разумеющееся. Как и новая терминология – «литературная ситуация», «социокультурный контекст», «рецепция», «подтекст».

Научность была для нее не только главным принципом, но и своего рода нравственной категорией, синонимом честности и порядочности. А еще – инструментом проверки на подлинность любых идей или убеждений. Если не поддается научной формулировке, значит – ничего не стоит.

В связи с этим вспоминается забавный случай. 1996 год. Кафедра культурологии Балашовского пединститута, где я тогда работала, проводит межрегиональную конференцию «Диалог культур». Мариэтте Омаровне послали приглашение без особых надежд на то, что она откликнется. В то время она не только делала свою огромную научную и академическую работу, но и была членом президентского совета, входила в комиссию по помилованию при президенте России. До нас ли тут! Откликнулась. И приехала. Даже не в областной Саратов с его университетскими традициями, а в маленький Балашов.