Мариэтта

С Мариэттой Омаровной мне выпало счастье встретиться только один раз, летом 2016го, в связи с работой над англоязычным изданием теоретических эссе Тынянова (которое во многом опирается на знаменитый ПИЛК). Мариэтта Омаровна любезно согласилась на воспроизведение / перевод ее (с Чудаковым и Тоддесом) комментариев и еще согласилась на встречу. На встречу я пошла с трепетом: помимо того, что это живая легенда, я еще поняла из прочтенных статей и книг, что Мариэтта Омаровна очень требовательный и бескомпромиссный человек, и я чувствовала себя страшным самозванцем, далеко не достаточно начитанным в области русского формализма (и не только). Мариэтта Омаровна действительно сразу начала говорить по делу, спрашивала про наше издание, его структуру и содержание и т. д., и любезно похвалила нас (переводчиков) за труды. Потом мы как-то перешли на бытовые темы, говорили в том числе и о детях, и когда мне пришлось побежать уже домой к ребенку (дочке тогда было год и три месяца), Мариэтта Омаровна сказала неожиданные, очень теплые слова поддержки в связи с тем, что я ее все еще кормила грудью. Обо всем она говорила решительно, серьезно и заодно с добрым чувством юмора, и я ушла от легенды немного как с Олимпа, немного как с кухни.

Андрей Немзер В своей стране

«Она не хотела быть падчерицей века в своей стране. И понятно, что этот тип сознания обострял внутреннюю жизнь и поведение». Так писала Мариэтта Омаровна Чудакова о Сарре Владимировне Житомирской. И еще о ней же: «Воля к достижению больших и некорыстных целей – не частая добродетель в российской реальности. Когда с этим качеством соединяются талантливость натуры, яркие способности, почти сверхъестественная работоспособность и полное отсутствие чувства жалости к себе, замененного самоотверженностью, – результаты ожидаемы». Предисловие к замечательным воспоминаниям С.В. «Просто жизнь» (М.: РОССПЭН, 2006; увы, книга увидела свет через три с лишком года после смерти автора) называется «Роль личностей в истории России ХХ века». Мне не по силам найти иные слова для того, чтобы передать свое понимание личности Мариэтты Омаровны и ее роли в истории России ХХ и XXI столетий.

В том же предисловии М.О. писала о том обширном слое, которому принадлежала С.В., о тех людях, что в сталинскую эру, оставаясь на свободе, каждодневно несли непосильные нагрузки, все более и более сознавая их «как долг, как высокую миссию, как нигде не записанное, не объявляемое вслух обязательство – перед собой и перед культурой. Мало того – они все больше понимали, что делают нечто, что не нужно государству и чему оно поэтому чинит препятствия – с разной степенью жесткости и жестокости в разные периоды. И продолжали делать. <…> Можно назвать это подвижничеством, но можно оставить и без всякого именования. Эти люди не искали себе определений».

Думаю, М.О., чувствуя больше, чем благодарность, к лучшим из «старших» – кровную с ними связь, не ради красоты слога указала на необязательность (то есть какую-то в этом случае недостаточность) высокого слова «подвижничество». Здесь слышится предостережение, обращенное к тем, кто решится писать о самой М.О.: лучше бы без «определений».

М.О. не раз и не два называла себя историком русской литературы, преимущественно 1920–30-х гг. Помня о некоторых проговорках (устных и мерцающих в опубликованных работах), рискну предположить, что выбор профессиональной стези был обусловлен читательской страстью, любовью к словесности, завладевшей М.О. в детстве и окрепшей в отрочестве. Восхищение мощью (волшебством) слова, строящего неповторимые поэтические миры, ощущается в каждой работе Чудаковой, прямо посвященной литературе, и так или иначе сказывается в сочинениях на другие темы. Велик соблазн сказать, что «главным» исследовательским объектом М.О. были именно слово писателя и разворачивающийся из него поэтический мир. Проблема в том, что «главное» не могло быть постигнуто и истолковано само по себе. М.О. твердо знала, что литературные тексты создаются конкретными людьми (обретающимися в конкретных исторической эпохе, среде, культурной традиции), о людях (даже в пейзажной лирике или «зауми») и для людей (вне зависимости от того, что думает о «прагматике» сочинения его автор).