Мариэтта

В три последние десятилетия немногие гуманитарии задавались простым вопросом: Чего стоят наши знания, наша верность культуре, наша любовь к родному языку и великой литературе, если завтра «Капитанскую дочку» сожгут в печи? (Пусть иначе, более «цивилизованным» способом, чем это виделось героям «Белой гвардии». Пусть оставив некоторому количеству чудаков возможность сколько угодно – в свободное от зарабатывания денег время – читать и обсуждать в своем кругу не только Шекспира, Пушкина, Диккенса, Толстого, но и Мандельштама с Пастернаком. Да хоть Оруэлла с Солженицыным!) Не задавалась этим вопросом и М.О. Не задавалась потому, что видела натиск «нового» варварства так же ясно, как в 1950–80-х – действенность советского вандализма. Разоблачение неразлучных насилия и лжи необходимо, но никак не достаточно. Оно запросто может повергать в апатию – не только гражданскую, но и духовную. Из чего биться, если «Капитанскую дочку» уже… нет, не «сожгли» – аннигилировали? К чему тратить силы и время, если дети вырастают без «Сказки о царе Салтане…» и «Конька- Горбунка», а для отроковиц и отроков строки крыловских басен, «Горя от ума» и «Евгения Онегина» – китайская грамота? Принять такой порядок вещей М.О. не могла – она верила, что история нами не заканчивается, а «само собой» ничего не происходит. Она строила будущее – всеми возможными способами. Для сбережения и свободного развития русского языка и русской литературы (пребывающих ныне не в лучшей форме) публицистика М.О. (в т. ч. рассказы об ушедших друзьях и коллегах; здесь не могу обминуть пронзающую, как высокие лирические стихи, эпитафию Натану Эйдельману – «Еще не вспоминая – помня», см.: Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990) и ее книги для детей (в первую очередь – чудовищно недооцененная трилогия о Жене Осинкиной) имеют не меньшее значение, чем «Поэтика Зощенко», «Жизнеописание Михаила Булгакова», статьи «Три “советских” нобелевских лауреата», «Язык распавшейся цивилизации: Материалы к теме», «Поколение 1890-х в Советской России» (все вошли в книгу «Новые работы: 2003–2006» – М.: Время, 2007). Весьма вероятно, другие читатели работ М.О. (прежде всего родные и по-настоящему близкие) сочтут необходимым список этот скорректировать и расширить. Дело законное. Кроме прочего, потому, что мало кто ответственно поручится, что читал и помнит все написанное М.О. (Про себя со стыдом признаюсь: читал далеко не все, что следовало бы прочесть.) Надо ли говорить, что издание сколь возможно полного библиографического указателя трудов М.О. Чудаковой – дело необходимое и неотложное.

То же относится к републикации исследований Чудаковой, прежде всего не вошедших в «Избранные труды» (М.: Языки русской культуры, 2001; планировавшийся второй том этого издания печати не досягнул) и «Новые работы…». Если эта задача будет выполнена, нам и нашим детям откроется «История русской литературы советского времени», которую М.О. написала, хотя не озаглавила и не представила под одним переплетом или «серией» сходно оформленных книг. Так в 1977 г. тщанием М.О., Евгения Абрамовича Тоддеса и Александра Павловича Чудакова обрело плоть, неотменимо вошло в состав живой культуры прежде распыленное (доступное лишь фрагментарно) и задвинутое в темный угол наследие Тынянова. Создатели тыняновского тома «Поэтика. История литературы. Кино» (его интеллектуальный масштаб ныне потрясает не меньше, чем при первом чтении) исполнили свой долг – тем, кому дороги М.О. и ее дело, надлежит исполнить свой. Ибо мы живем не в чужой, а в своей стране.

Этими словами Мариэтта Омаровна завершила вечер памяти Юлиана Григорьевича Оксмана, приуроченный к 90-летию выдающегося ученого и гражданина, само имя которого (равно ссылки на его классические работы) в позднесоветские времена находилось под жестким запретом. Иногда, впрочем, преодолеваемым. Вечер прошел в музее Маяковского, то есть буквально в пространстве Лубянки. День точно назвать не могу (дневников, увы, никогда не вел), но, поскольку Оксман родился 30 декабря 1894 (11 января 1895), предполагаю, что дело происходило в январе (феврале?) 1985-го. Уверенности при датировке добавляет память о том, что реальный мороз в тот вечер не уступал «метафорическому».

Наталья Новикова