Мария

Когда мой братик подрос, папа привозил нас к бабушке уже двоих. Уезжал на следующий день. Брата родители назвали Толиком, с ним я играл в шашки, в карты, в домино, пинал мяч во дворе. К нам присоединялись две соседские девочки – сёстры, Люся и Жанна. Мы играли в жмурки, в догонялки, да во что мы только не играли. Набегавшись, пускали мыльные пузыри, а вечером смотрели диафильмы. Экраном служила глухая стена соседнего дома. Сын бабы Оли, Гиви, забил в неё гвозди, и мы вешали на них простыню. Нередко он и сам смотрел с нами диафильмы. Вызывался читать надписи, но читал их так, что мы умирали со смеху. То рычал медведем, то пищал комариком, то квакал лягушкой.

Гиви как сын врага народа воевал в штрафбате и чудом остался жив. Женатым не был. Окончив технический вуз, он работал в научно-исследовательском институте и занимался разработкой лазеров. Однажды принёс две голографии. Смотришь на тонкую пластинку и диву даёшься, за пластинкой стоит ваза, но в реальности её нет. На второй голографии красовался футбольный мяч. Ничего удивительного, Гиви был завзятым болельщиком, не раз брал меня с собой на стадион и даже познакомил с самим Метревели. По ходу матча Гиви рассказывал об игроках, но больше говорил о Месхи. От его финтов он сходил с ума, как сходил с ума и от забиваемых тбилисским «Динамо» голов. Поведал Гиви и печальную историю. Предстояла игра с московским «Спартаком». Матч был принципиальным, билетов не достать, и болельщики, сметая милицию, ринулись на стадион. Произошла давка. Сколько человек погибло, неизвестно. Тела убрали быстро, кровь смыли пожарные машины. И теперь перед матчами у стадиона дежурила конная милиция.

Однако не одним футболом был жив Гиви. С не меньшим увлечением он рассказывал о передовых достижениях науки. Показывал журналы «Техника молодёжи» и «Наука и жизнь». Стоило мне прочесть пару статей, и я уже не мог жить без этих журналов. Читал их и будто скакал по этажам мироздания.

В то же время, меня нисколько не удивлял погружённый в некое безвременье мир бабушки. Она готовила на керосинке, стирала в тазике, гладила чугунным утюгом и при этом чувствовала себя вполне комфортно.

Но что ей керосинки, что тазики, её мир покоился, как говорила сама бабушка, на трёх китах, и китами этими были три библейские фразы: «Что было, то и сейчас есть, а что будет, то уже было», «Бог даст день, Бог даст и пищу», «Бог судьбу начертал, и от судьбы не уйти».

Содержание, заложенное в этих фразах, являлось сутью бабушкиного бытия, бытия ежедневного, ежечасного. И, главное, с китами не поспоришь. В школе мы учили, что первобытное общество было коммунистическим, и будущее, как заверяли взрослые, тоже будет коммунистическим. Второе: пищу бабушка добывала шитьём, но кто давал ей работу? Что касается судьбы, то я не исключал существование некоего мирового разума, который заранее всё разложил по полочкам.

Однажды за вечерним чаем с бабой Надей и бабой Олей бабушка увлеклась воспоминанием о муже, но и здесь она не обошлась без упоминаний о судьбе.

Полный откровений рассказ бабушки я не мог не запомнить. С годами домыслил его и дорисовал.

КРЕП-ЖОРЖЕТ

Давно не ведал Тифлис такой удушающей жары. Город погрузился в жёлтое марево, обмелела Кура. Облегчённо вздохнуть можно было только в подвалах духанщиков да на горе Мтацминда, где ещё гулял ветерок в сооружённых на скорую руку тавернах.

Почтенные граждане зашторивали окна. Зашторивали для того, чтобы в дом не только не проникало горячее дыхание солнца, но и сохранились остатки ночной прохлады. Те из домочадцев, кого не требовало дело, пережидали жару в креслах-качалках, поглаживая сонную кошечку или читая бульварный роман.

Марию дело потребовало. Молочник сообщил ей, что в торговые ряды завезли новую партию вошедшего в моду креп-жоржета. Из него Мария шила платья светским барышням, и заказчиц только прибавлялось.

Невольница судьбы шла по Головинскому проспекту и огорчалась, что в спешке не захватила зонтик. Держалась тени деревьев. Приблизившись к Эриванской площади, Мария увидела уличных танцоров, танцевавших кинтаури. Удивилась: в такую жару! Кинтаури являлся не просто танцем, это было маленькое представление. Начинался танец медленно. Солист, двигаясь, удерживал на голове винную бутылку. Остальные танцоры, кружа вокруг него, поднимали вверх кружки. Вино наливалось, распивалось, темп нарастал, и потом шёл такой пляс, что за руками и ногами танцоров трудно было уследить.

Марии вспомнился отец, который влетал в такой вот круг и начинал быстро, быстро перебирать ногами. Из толпы кричали: «Каргад гакетебули!», что в переводе с грузинского означало: «Ай, да молодец!»