Мария Каллас

Согласно точному замечанию Уильяма Джеймса Хендерсона, многие певицы (а он говорил прежде всего об Эмме Имс) заболевали от "Тоски". Одним словом, партию Тоски нельзя осилить одним лишь "пением". Для выражения ее драматизма надо использовать жесты, звуковые образы, модуляции голоса. Ни одной певице не давались так, как Марии Каллас, риторико-жестикуляционные, сентиментально-патетические элементы этой партии, наполненной мошной энергией, волнением, пылом и отчаянием: "El'Artavanti!" ("А Аттаванти?"), "Assassino!" ("Убийца!"), "Quanto?.. II prezzo!" ("Сколько?.. Цена!"), "Muori, muori dannato" ("Умри, умри, проклятый") или легендарное "Е avantia Jui tremava tutta Roma" ("А прежде перед ним трепетал весь Рим"). Сколько пафоса в едва обозначенном, но тут же задушенном вздохе в конце молитвы после перехода на октаву ниже. Сколько щемящего душу звучания во фразе "Dio mi perdona. Egli vede ch'io piango" ("Бог меня прощает. Он видит, что я плачу"), когда ввергнутая в отчаяние Тоска, шатаясь, бредет из церкви домой. Большинство див исполняет этот текст, как дано в пояснении к сцене, и сопровождают пение всхлипываниями. Но Каллас поет голосом, который душат слезы, — мы слышим, мы видим, мы ощущаем их, слезы чувствуются в самом звучании.

Давайте вернемся снова к критике Розенталя, пока в памяти еще живо звучит вторая запись "Тоски" (1964) в исполнении Каллас под управлением Жоржа Претра. Почему английски критик необычайно мало внимания уделил тому, как она пела или как давались ей высокие ноты, а детально разобрал ее в кальную жестикуляцию, мелодию слов, звенящую музыку стиха? Эта Тоска не похожа ни на Норму, ни на Лючию, ни на Джильду, ни на Виолетту Каллас, это скорее драматическое, мимическое исполнение, нежели вокальный портрет героини. В памяти Дзеффирелли об игре Каллас неоднократно всплывает лово "реальный" или же "реалистический", что подразумевает тот реализм, ту жестикуляцию, то впечатление, к которому мы привыкли благодаря опере и кино того времени. Это реализм, который отказывается от любых элементов стилизации — посредничества. От лондонской постановки оперы и ее повтора в 1965 году, а также от записи на пленку второго акта осталось много, очень много моментов. Для внимательного человека с богатым воображением они воскрешают всю оперу целиком, каждое из этих изображений несет почти сценическую нагрузку, каждое, как в кино, вызывает нервную дрожь. Каждый снимок рассказывает, отсылает к происходящему.

Утром 27 января 1964 года, в день третьего исполнения оперы, сэр Невилл Кардус, дуайен английской музыкальной критики, опубликовал в "Гардиан" открытое письмо певице, где он писал: "В самом деле, уважаемая мадам Каллас, Ваши обожатели выполняют роль Ваших злейших врагов. Они сверх меры подчеркивают, что Ваш голос ныне звучит лучше, чем прежде. Что касается меня, то мне почти хочется пожелать, чтобы он стал хуже. Ибо в таком случае появится надежда, что Вы сможете освободиться от некоторых в той или иной степени дурацких партий итальянской оперы. Высокий, пронзительный крик чреват неприятностями для певицы, исполняющей Норму, Эльвиру, Лючию или еще какие-то из подобных партий. Такой крик, однако, можно считать актерским достижением, потому что Вы обходитесь с Вашим телом, глазами, темпераментом так же, как с голосом, вспомним Кундри в "Парсифале" или Электру... Ваша опера - это мир Вагнера, Штрауса, Берга и других композиторов, способных дать новые импульсы Вашему интеллекту в которые Ваш интеллект мог бы вгрызться..."

Письмо Кардуса, естественно, было доброжелательным актом, его надо воспринимать как комплимент художнику, актрисе, которая - типичное мнение критиков - рождена для чего-то ''возвышенного''. Однако претенциозная нелепость бывает значительно хуже наивного идолопоклонства. Не будем здесь дискутировать о том, являлись ли некоторые исполняемые Каллас партии из итальянских опер "дурацкими" или нет, однако предложение певице, — которая исключительно при величайшем напряжении сил сумела еще осилить Тоску, - спеть Кундри или Электру или, быть может, Лулу или Марию Альбана Берга свидетельствует не только об интеллектуальной беспечности, но и о недостаточном понимании качества и возможностей голоса. Голос юной Каллас не подходил для исполнения партий Брунгильды, Изольды, Турандот; она одолела их лишь благодаря своей силе воли, хотя в одном из интервью она это отрицала: "Благодаря любви, а не силе воли!"

Вскоре после возвращения из Лондона в Париж она вновь отправилась в студию звукозаписи. Она записала второй концерт из произведений Верди и приступила к третьему, затем пластинку с записями из Россини и Доницетти. Запись из произведений Верди увидела свет лишь восемь лет спустя. Вряд ли даже почитатели певицы, обычно изыскивающие в ее исполнении большие удачи, тончайшие нюансы и великодушно не реагирующие на любые оплошности, отнесут эту запись к ее лучшим достижениям.