Мария Каллас

Концерт из произведений Верди под управлением Николы Решиньо, часто работавшего с Каллас в зрелые годы ее карьеры, стал первой студийной пластинкой 1958 года и лишний раз заставляет с прискорбием вспомнить, что Каллас так и не удалось полностью записать "Макбета", "Набукко" и "Дон Карлос Голос ее звучит легче и изящнее, но певица все равно окрашивает его в темные тона умбрийских мастеров. Пусть отдельные номера и не лишены резких тонов, но Каллас добивается единства линии, текста и колорита, недоступного для других исполнительниц Верди, включая Розу Понсель, Клаудию Муцио, Мар-иТу Гранди, Элизабет Ретберг и Леонтин Прайс. Концерт начинается первой арией Леди Макбет. Здесь, в от-лиЧие от спектакля "Ла Скала", она находит интонацию, подхо-яяшую для чтения письма. В постановке она читала его не себе, а зрителям, эффектно выделяя отдельные места; здесь читает про себя и если повышает голос, то лишь оттого, что не верит своим глазам и хочет удостовериться. Письмо пробуждает ее альтер эго - безумие. Безмерна энергия атаки в "Ambizioso spirto", внутреннее напряжение арии; вокальные формулы наполняются пламенной экспрессией. С пассажем в темпе андантино, начинающимся со слов "Che tardi? Accete" и взвивающимся в бешеном фуриозо, почти выходя за пределы возможностей человеческого вокала, она не просто справляется, а поет его так, будто это последняя сцена оперы (вспомним письмо Вагнера к Ниманну). Но за ней следует кабалетта, и ее кульминация — украшение на последнем слоге фразы "ministri infernali" - выпевается филигранно, как формула бельканто, и ярко, как ораторская речь. За этим следует грандиозная ария из второго акта "La luce langue", написанная Верди спустя восемнадцать лет после премьеры "Макбета": композитор заменил эффектный номер ("Trionfai") на сцену с несравненно более выраженной оркестровой нюансировкой, которая должна отражаться и в певческом звучании. То, как Каллас поет фразы "Новое злодеяние!" и "Это необходимо", выходит далеко за пределы динамического контраста — тут шепот, там пронзительный крик: в самой музыке звучит безумная мания политического честолюбия.

"Большую сцену сомнамбулизма" Джулиан Бадцен считал своеобразным апогеем итальянской оперы. Тщательная оркестровка и подбор инструментов — приглушенные струнные, кларнет и английский рожок, сопровождающие многочисленные облигато, отсутствие звонких деревянных духовых инструментов - в точности соответствуют характеру вокальной партии. В первой части певица должна постоянно петь sotto voce (вполголоса), а отдельные фразы — a voce spiegata (полным голосом); почти вся она выдержана в низком голосовом регистре. Несмотря на четкое деление, должно создаваться впечатление "бесконечной, непрерывной и не повторяющейся мелодии" (Бадден), которая филировкой движется к верхнему ре бемоль. В исполнении Каллас мы переживаем "один из самых впечатляющих певческих моментов, когда-либо увековеченных на пластинке" (Джон Ардойн). Даже при повторном прослушивании не перестаешь удивляться полноте звуковых и выразительных деталей Сдавленным вздохом вырывается фраза "No, mai pulire io nori sapro'" ("Нет, не смогу отмыть я руки"), а фраза "Araba intera romandar si piccol man" - шедевр декламационных контрастов-воодушевление в первых двух словах, оцепенелый ужас в остальных - сам Верди мог о таком только мечтать.

Коронный номер второй части пластинки — ария Елизаветы из "Дон Карлоса", хотя нельзя недооценивать и сцен из "Набукко" и "Эрнани": какая другая певица пела слово "Эрнани!" нежнее, прочувствованнее, трогательнее? Однако в "Дон Карлосе" ярче всего проявилась способность певицы выстроить архитектонику сцены, вложить в нее драматическое напряжение и задать контрасты. Калласовское исполнение далеко превосходит все остальные записи, даже расхваленную лордом Хэрвудом Мету Зайнемайер - одну из немногих певиц, наделенных "орфическим" звучанием. Ее голос трогает слушателя звучащим в нем страданием, в нем чудится дыхание смерти, а Каллас побеждает благодаря героическому подъему, являя нам образ величавой и ранимой, возвышенной и тонко чувствующей героини. Ариозные, мелодичные пассажи она поет с королевской торжественностью, а речитативные, монологические — с ошеломляющей, интимной задушевностью. Чтобы до конца осознать значение этой пластинки, нужно сначала прочесть письма Верди, в которых говорится о певческой выразительности, о "сценическом слове", о диалектике красоты и уродства, а потом послушать ее еще раз: в ней наглядно воплощаются и конкретизируются идеи композитора, обобщившие искусство вокальной экспрессии.

Романтические героини, или Голоса безумия