Если собрать воедино все, что удалось узнать о жизни "гадкого утенка" в период между 1937 и 1947 годами, то получится нечто вроде отрывочного психологического анамнеза, который в устах дирижера Никола Решиньо обернулся таким высказыванием: "Мы никогда не узнаем, почему девочка из Бронкса, родившаяся в немузыкальной семье и выросшая вне какой бы то ни было связи с миром оперы, оказалась наделена даром идеально петь речитативы. Она обладала архитектоническим чутьем, безошибочно определявшим, какое слово в музыкальном предложении нужно выделить и какой слог в этом слове подчеркнуть". Это не объяснение, а всего лишь констатация ее умений. Так же мало эти умения объясняет часто цитируемый совет Туллио Серафина медленно читать слова речитатива, чтобы найти в них драматический смысл. Этот совет Туллио Серафин давал сотням певцов и певиц, но лишь немногим он пошел на пользу. Мария Каллас обладала не только актерским, но и композиторским чутьем, позволявшим ей преобразить выразительно произнесенное слово в музыкальную фигуру, а в техническом отношении она была настолько хорошо подготовлена, что всегда умела соотнести слово со звуком и тем самым придать е№ музыкальность.
Свести все это к целенаправленному честолюбию обиженного ребенка, к комплексу неполноценности непривлекательной девушки, к всепоглощающей жажде славы одержимой манией величия женщины, к неудержимости карьеристки оы бы слишком наивным: подобные объяснения больше подходят для мыльных опер. Как и Шаляпин или Чарли Чаплин, Мария Каллac обладала безграничным воображением и фантастической выразительностью, на которые накладывалась блестящая техника Несчастливая юность могла стать причиной ее необыкновенного усердия, однако гениальность состоит не только в том, чтобы сносить бесконечные страдания, а и в том, чтобы иметь высокую цель и непреклонное стремление обрести средства, необходимые для достижения этой цели.
Глава 6
Годы странствий
Мария Каллас в письме от 2 мая 1949г.
Брак из соображений здравого -смысла, взаимного расположения и заботы не вписывался в романтический мир 50-х годов. Тот факт, что женшина, почитаемая как "божественная" и ненавистная как "тигрица", своими капризами дававшая повод сотням скандальных историй, вышла замуж за человека, которого в прессе именовали не иначе как "завсегдатаем оперного закулисья" или "провинциальным Казановой", никак не вязался с голливудской сказкой об идеальной паре, о всепоглощающей страсти и браке по любви, тем более что на сцене Мария Каллас бесподобно воплощала образы тех страстных и страдающих, опасных и уязвимых женщин, которыми грезил XIX век. Иначе выражаясь, после того как фамм фаталь была одомашнена и приелась, загадка женственности обрела новую жизнь в мифе примадонны, возродившемся с появлением Марии Каллас; как было совместить это с фигурой удачливого и заурядного, не отличавшегося никакой особенной привлекательностью буржуа эдакого олицетворения коммерции? Догадка, что брак Мари Каллас и Джованни Баттиста Менегини так и не стал эротически реальным, которую излагает и Стасинопулос в своей книге, многочисленные журналисты в газетных статьях, скрывает в себе намек на то, что именно эротическое напряжение было источником ее сценической выразительности, и объясняет эффект произведенный "танкером Онассис" (Клаудиа Вольф), курс которого в конце 50-х годов совпал с курсом Каллас. Почему-то никому не приходит в голову, что брак со стареющим веронцем был не в последнюю очередь заключен с практической целью. Фридрих Ницше писал, что брак прочен тогда, "когда жена хочет стать знаменитой через своего мужа, а муж хочет приобрести всеобщее расположение через свою жену". Эта фраза вполне реалистически описывает отношения Каллас и Менегини. Во всяком случае, Вальтер Легге, хорошо знавший их обоих, тоже считал, что их союз основан на таланте дружбы. Может быть, стоит добавить, что благодаря заботе и доверию Менегини Мария Каллас и стала тем, что он в ней видел, — великой и уникальной певицей.