Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома

В Париже было все, что так нравилось Марии Софии. Конечно, это город художников, ученых, поэтов и мечтателей, но для нее это прежде всего был город любви, город Эммануэля. В первый же день она, должно быть, почувствовала, что Париж станет для нее второй родиной. Возможно, есть города более привлекательные красотой своих пейзажей и мягким климатом, но нет ни одного, чье очарование было бы столь сильным. Ни один великий город с его широкими и светлыми улицами, просторными проспектами и дорогами не имеет такого влияния на сердца людей. Ни один не пользуется настолько абсолютным и непреодолимым авторитетом, чтобы диктовать свою моду и привычки всему миру[366]. И наконец, Париж – это город свободы, «место, где лучше всего слышно, как гудит огромный механизм прогресса», как писал Виктор Гюго. Мария София знала, что здесь сможет освободиться от сковывающей ее тьмы, чтобы вести более непринужденную и простую жизнь. Что она не будет чувствовать здесь непрерывной слежки, шпионажа, подозрительных и недобрых взглядов за спиной.

Если она последовала за своей сестрой к востоку от столицы, то, безусловно, ради близлежащих лесов, цветущей сельской местности, шелеста листвы и пения птиц, которые очаровывают пешехода или всадника[367]. Вместе с тем могла быть и другая причина. Это место тогда являлось центром военного дела. Пороховая мастерская, Форт-Неф, казармы, редуты Гравелла и Фазаньи и огромные пустые пространства сделали его оплотом артиллеристов; таких артиллеристов, как герцог Алансон, его зять, а также Берто, защитник Дэзи.

Эмиль далеко не всегда жил на улице Матюрен. Во время франко-прусской войны он принадлежал к особому составу артиллерии. А в Сен-Манде и Венсене – его «убежища». Вскоре он был назначен в Ла-Рошель, затем директором военной школы в Дуэ, а потом начальником мастерских по производству оружия в Нормандии. Факт остается фактом: когда Мария София прибыла в Париж, его по-прежнему приписывали к конноартиллерийским полкам, и до его выхода на пенсию восточный Париж останется местом его забот и связей. Между тем Мария София начала сближаться со своей спрятанной дочерью. Ведь в глубине души она хранила вечный траур: смерть долгожданного ребенка.

Тайная жизнь?

В выпуске Petit journal от 8 сентября 1872 года я наткнулась на заметку, где утверждалось, что в этот период она упала с лошади, причем с печальными последствиями[368]. Инцидент привел к выкидышу! Le Rappel и La France указывали, что этот несчастный случай, произошедший во время ее пребывания в Баварии, лишил Бурбонов принца. Ожидаемый ребенок был бы мальчиком!

Поскольку я знаю о монашеском целомудрии ее мужа, взыскующего радостей духовных, я задумалась о ее жизни в Париже. Мог ли это быть роман на стороне? Ей тридцать лет, она прекрасная женщина. Как и во всех видах спорта, в интрижках есть свои опасности, но это чувство опасности не лишено известной привлекательности, особенно если вы замужем за целомудренным молодым человеком. Она вполне могла так думать. Добавлю, что это все было додумано мной.

Как же разгадать секрет ее интимной жизни? Я повсюду искала намеков на этот роман, что постепенно стало напоминать чтение колонки полезных советов в журналах. По совету рассказчика Франка Феррана я взяла интервью у Фредерика Миттерана. Наш бывший министр культуры очень любезно ответил, что никогда не слышал о романе королевы Неаполя в Париже. Я стучалась в двери самых выдающихся ученых Сорбонны, специалистов по XIX веку, но так и не получила новых результатов.

Познала ли она в Париже чувственную любовь, соприкосновение плоти, долгие ночи удовольствия, которых была лишена жена и королева? Думаю, она держала поклонников на почтительном расстоянии. Ведь было очевидно, по крайней мере для ее сестер, что после смерти Марии Кристины Пии она ко всему испытывала безразличие и некое отвращение к жизни. Небеса так много раз распахивали перед ней двери счастья, только чтобы немедленно их закрыть. Если на публике было больше невозможно сохранять простое и молчаливое достоинство в несчастье, то наедине она давала волю своим чувствам и курила, пока зубы не испортились.

Я думаю, что эта женщина цеплялась только за одну надежду – быть ближе к их общему с Эммануэлем ребенку. Это то, что дало ей смелость вернуться в колею. В отличие от ее старшей сестры, странствующей императрицы Адриатики и Эгейского моря, материнский инстинкт был в ней очень силен.

И небо ответило на ее молитвы! Надо сказать, что воссоединение не должно было быть сложным в организации. Достаточно было передать записочку Мехтильде, а точнее «Мари». Так Берто переименовали баварскую гувернантку для удобства, как это часто бывает в отношении слуг, а также потому, что немецкие имена резали слух французам, оскорбляя усопших, и бередили старые раны.