Марьина исповедь

– Я скоро умру, – сделав сиплый вздох и не увидев никакой реакции, Матвей Алексеевич добавил: не возражай, матушка зовёт, сон видел. Имение и земли, это две трети наследства, остаётся Михаилу, он служит, но родительский дом не забывает, и семья у него крепкая, и внуки часто у нас гостят. Всё он делает правильно. Заслужил! А ты! – опять разгорячился отец, тряся указательным пальцем. – Исполняю последнюю волю матушки: передать тебе одну треть в ассигнациях и ценных бумагах, но только после рождения первого внука или внучки. Жениться тебе нужно, нагулялся, хватит. Имею одно условие уже от себя, – немного остыв, проговорил он, – чтоб до моей кончины венчался ты в церкви нашего прихода, чтоб отец Павел тебя, дурня, венчал. – Матвей Алексеевич на секунду задумался и добавил: Так в завещании и прописал. Не будет внуков через год, всё Михаилу отойдёт. – И уже совсем слабо: Хотела матушка, чтоб и с твоей стороны род продолжался. Времени у тебя как коса состригла. Успеешь на благословение, и меня порадуешь, и матушку, царство ей небесное.

Уже возвращаясь в Санкт-Петербург, Гирин взвешивал все «за» и «против», положив на одну чашу весов свободу и своё скромное жалование, а на другую – женитьбу и богатое наследство. Да, мой расчётливый Читатель, тут сколько ни взвешивай, а вторая чаша была потяжелее, открывались новые перспективы, да и жалование, хоть и скромное, оставалось в кармане. А женитьба – ну тут, как говорится: «Стерпится, слюбится».

Дело оставалось за малым, нужно было срочно найти невесту. Здесь холодный расчёт привёл к правильному решению. Он хорошо знал семью Хазенфуз, знал их проблемы и, что греха таить, ему нравилась Эмма Христиановна. В ту пору ей уже исполнилось восемнадцать, гены сыграли своё дело, она была стройна, очень привлекательна, недурно воспитана и, главное, он мог ей предложить совсем другую жизнь.

Свадьбу сыграли в Дятлово и аккурат через год родился первенец. Аполлинарий Матвеевич купил квартиру в Банном переулке, возле Фонтанки, завёл дружбу с состоятельными соседями, забурел и заимел вид человека, увидев которого можно было сказать: «А жизнь-то удалась».

Чего нельзя было сказать об Эмме. Первые годы они ещё выезжали вместе в театр или оперу, ходили гулять, появлялись в салонах, но было это нужно скорее Гирину, чем его супруге. Позже их отношения перешли на лад хозяина и гувернантки и ограничивались решением каких-то хозяйственных вопросов за завтраком или перед сном. Только изредка разбавлялись они выполнением супружеского долга.

После первых родов у Эммы обострились боли в желудке, врачи прописали ездить в Карловы Вары, на воды, и она не отказывала себе в этом удовольствии, каждый год покидая Петербург на пару месяцев. Аполлинарий Матвеевич сопровождать её наотрез отказывался, ссылаясь на незаменимость по службе, а на самом деле он был рад своему одиночеству.

За десять лет супружества она родила ему ещё одного мальчика и девочку, по срокам дети были недоношенные, семи и семи с половиной месяцев, хотя по весу не уступали девятимесячным младенцам, а сроки отсчитывались по возвращении Эммы из Карловых Вар. Была одна незадача с девочкой: родилась смуглянкой, с азиатскими чертами, но тут вмешалась Юта, мама Эммы, рассказав о прабабке, которая имела грех с торговцем из Турции. И хоть на самом деле это была сестра прабабки, он охотно верил всему, что для него не представляло никакого интереса, по одной простой причине: Эмма была для него женщиной второго, а порой и третьего плана.

Нет, мой удивлённый Читатель, у меня нет цели тебя запутать, всё гораздо проще. Если у Зевса Фемида была второй женой, то у моего подопечного она же была первой и единственной, которой он служил преданно и любил безмерно. Аполлинарий Матвеевич был юрист, да какой! За двадцать лет усердной службы он имел свой кабинет в министерстве юстиции на Малой Садовой и чин старшего контролёра судебных производств по городу Санкт-Петербургу. Контроль над всеми уже завершёнными судебными процессами давал ему право держать в страхе всех окружных судей города. Перечитывая протоколы заседаний, он мог счесть, что судья был слишком строг и дал незаслуженно высокий срок, но чаще всего случалось обратное: за тяжёлые преступления следовало незаслуженно лёгкое наказание.