Марина из Алого Рога

— Вы опять съ вашимъ вздоромъ! и разсердилась, и засмѣялась Марина.

— Нѣтъ-съ, это не вздоръ, а я только хочу спросить: вообразите, что этой матери вдругъ надоѣло бы скрипѣть рядомъ съ хорошимъ Завалевскимъ…

— Тогда она была бы нехорошая! воскликнула дѣвушка.

— Отчего же такъ? Она, можетъ быть, нашла бы, или думала бы, что нашла еще лучше… Или вы приказали бы ей одной изъ всѣхъ женщинъ въ мірѣ "стѣснять свое чувство"?

— Ну, положимъ, положимъ!… что же дальше?

— А я это у васъ спрошу: что дѣлать въ такомъ случаѣ?

— Они бы… разошлись! проговорила Марина, смутно чувствуя, что стремится въ ловушку.

— Отлично! Ну, а хорошихъ дѣтей кто бы взялъ? Или ихъ на улицѣ оставить?

— Это уже зависѣло бы… отъ…

— Отъ accord mutuel, — отъ любовнаго соглашенія между отцомъ и матерью? помогалъ ей Пужбольскій.

— Ну да!…

— Восхитительно! Дѣтей, положимъ, взяла бы мать?

— Взяла бы! начала уже сердиться Марина…

— Тогда они лишены были бы хорошаго отца…

— Онъ бы ихъ не отдалъ ей! воскликнула она:- онъ бы ихъ, навѣрное, слишкомъ любилъ для этого!…

— Въ такомъ случаѣ, дѣти лишились бы матери, разсуждалъ князь, любуясь въ то же время разгорѣвшимся лицомъ дѣвушки; — но тутъ представляется еще третья комбинація: Завалевскій, съ своей стороны, не стѣсняя своего чувства, находитъ себѣ новый женскій объектъ, соглашающійся скрипѣть рядомъ съ нимъ, но положительно не согласный на то, чтобы скрипѣли рядомъ съ нею хорошія дѣти его отъ того прежняго субъекта, отъ той, которая перестала скрипѣть рядомъ съ хорошимъ Завалевскимъ. Такимъ образомъ эти бѣдныя хорошія дѣти остались бы и безъ хорошаго…

— Довольно, довольно! закричала Марина, затыкая уши и топая своими красными каблуками. — А торжествующій Пужбольскій такъ и покатывался въ своемъ креслѣ.

— Ну, и все вздоръ!… что вы доказали! что? Ничего не доказали, одинъ сумбуръ! повторила она, и сердясь, и хохоча…

— А хотя бы доказалъ! отвѣчалъ онъ:- Что бракъ необходимое зло…

— И только-то, вы только до этого отрицательнаго заключенія и пришли?

Пужбольскаго поразило вдумчивое, печально-вопрошающее выраженіе лица дѣвушки въ эту минуту. Она не дождалась его отвѣта и воскликнула:

— А вотъ видите, вашъ другъ, — онъ, я убѣждена… онъ нашелъ бы положительное доказательство!… А не то, примолвила она черезъ мигъ, — онъ хоть бы вѣру далъ!…

Пужбольскій пристально взглянулъ на нее и задумался самъ.

— Знаете, сказалъ онъ послѣ небольшаго молчанія: у васъ чрезвычайно вѣрное чутье, vous ayec l'instinct. — Завалевскій именно тотъ человѣкъ, про котораго можно сказать, что онъ "даетъ вѣру"!… А между тѣмъ, примолвилъ онъ, — единственная женщина… — Онъ вдругъ спохватился и замолчалъ.

Марина такъ и вскинулась:

— Голубчикъ, милый… какъ васъ звать? только не княземъ, я не люблю…

— Александръ Иванычемъ…

— Александръ Иванычъ, умоляю васъ, договорите, разскажите все!… Какая женщина? Онъ, навѣрное, любилъ ее? Это такъ интересно!…

— Это его тайна, mademoiselle Marina, я не могу, это… Ce serait… это была бы измѣна съ моей стороны…

Но Марина такъ приставала, что Пужбольскій не выдержалъ, — слабъ былъ человѣкъ предъ соблазномъ красоты, — и, взявъ съ нея слово, что она не передастъ этого никому на свѣтѣ,- разсказалъ ей все…

* * *

Исторія — мы позволяемъ себѣ познакомить съ нею читателя нѣсколько подробнѣе, чѣмъ могъ это сдѣлать въ ту минуту князь Пужбольскій, — исторія была такого рода:

У Завалевскаго была троюродная сестра, Елизавета Григорьевна Зарницына. Онъ сошелся дружески съ нею, бывши еще студентомъ, въ Москвѣ, и вскорѣ сталъ въ ея домѣ своимъ. Елизавета Григорьевна была умная, живая и высоко честная женщина. Покойный мужъ ея, бывшій товарищъ графа Константина Владиміровича, и болѣе несчастный, чѣмъ онъ, погибъ въ бурѣ 1825 года. Молодая поѣхала за нимъ въ Сибирь и вернулась оттуда, уже по смерти его, въ 1842 году, съ двумя сыновьями и дочерью Александрой, — или, вѣрнѣе, какъ звали ее въ семействѣ, Диной, — которой было четырнадцать лѣтъ, когда Завалевскій познакомился съ ними. Эта дѣвочка съ первыхъ же дней приковала его въ себѣ. Тоненькая, смугловатая, съ длинными, какъ у египетскихъ сфинксовъ, какими-то никуда не глядящими и все видящими глазами, молчаливая и улыбающаяся странною, словно откуда-то извнѣ прилетавшею на уста ея улыбкой, она, какъ прототипъ ея въ Лермонтовсвой Сказкѣ для дѣтей,

   "была одна изъ тѣхъ,
   Которымъ рано все понятно"…