Марина из Алого Рога

Кто-то прозвалъ ее Преціозой, и это прозвище за нею осталось: въ ней было дѣйствительно что-то таинственное и невыразимо-манящее этою таинственностью. Она никогда не высказывалась и давала отгадывать себя, заглядывать въ свое внутреннее я лишь ровно настолько, насколько почитала это нужнымъ или почему-либо для себя выгоднымъ… И, Боже мой, какихъ душевныхъ сокровищъ не прозрѣвало воображеніе Завалевскаго за той заповѣдною чертой, за которую, словно въ святую святыхъ Соломонова храма, никому не дозволялось проникнуть?… Съ своей стороны, четырнадцатилѣтняя Дина съ первыхъ дней успѣла побывать во всѣхъ закоулкахъ внутренняго я Завалевскаго и овладѣла имъ, будто былъ онъ ея собственное созданіе, будто сама она, своими длинными, худенькими пальцами слѣпила его, дала ему образъ и вздохнула въ него духъ человѣческій. Она умѣла говорить его словами, досказывать ему еще для него самого неясную мысль, угадывать задолго впередъ его мнѣніе, его образъ дѣйствій въ данномъ случаѣ, и заранѣе направлять все это, куда ей хотѣлось… Ему казалось, что эта молодая, невѣдущая душа какъ зеркало отражала его душу, и не догадывался, что самъ онъ былъ не что иное какъ зеркало, въ которомъ отражалась воля Дины… Почти два года жилъ онъ въ какомъ-то очарованномъ мірѣ, насыщаясь томительнымъ и сладкимъ благоуханіемъ первой, чистой, мечтательной любви. Онъ кончалъ курсъ въ университетѣ; Динѣ наступалъ семнадцатый годъ, — на стремительныхъ крыльяхъ неслось къ нему, казалось, на встрѣчу близкое счастіе…

Однажды вечеромъ онъ засидѣлся у Зарницыныхъ позже обыкновеннаго. Дина ушла спать; онъ остался одинъ съ Елизаветою Григорьевной… Они молчали оба: онъ думалъ объ очаровательницѣ, только-что подарившей его какимъ-то блаженнымъ для него словомъ; хозяйка вязала шарфъ на длинныхъ спицахъ и казалась не въ духѣ… Вдругъ она остановилась, быстрымъ движеніемъ воткнула спицу въ свою рано посѣдѣвшую косу, подняла глаза и спросила:

— Владиміръ, неужто ты въ самомъ дѣлѣ думаешь о Динѣ?

— Думаю, отвѣчалъ онъ, смутившись отъ неожиданности вопроса.

— Серьезно?

— Какъ же иначе?…

— Боже мой, какое несчастіе! проговорила Елизавета Григорьевна, закрывая себѣ глаза рукою.

— Несчастіе! едва нашелъ силу повторить онъ, — сердце у него упало…

— Для тебя!… Для нея — мнѣ и во снѣ не приснился бы лучше тебя мужъ!…

— Объяснитесь, ради Бога! умолялъ бѣдный молодой человѣкъ.

Она схватила его за обѣ руки.

— Не про тебя, не про тебя жена, со слезами въ горлѣ прошептала она, — elle est possédée, mon ami!…

— Что вы говорите?… Онъ отшатнулся отъ нея, ему показалось, она въ бреду…

— Она моя дочь, единственная, съ глубокою печалью говорила госпожа Зарницына, — и, кромѣ меня, никто ея не знаетъ… Я тебѣ говорю: elle est possédée… въ ней сидитъ съ измальства какой-то ненасытный, неутомимый демонъ, который движетъ и руководитъ ею… Все, что мы вынесли тамъ, въ Сибири, лишенія, горе, униженія, — все это глубокимъ и, прямо скажу тебѣ, злымъ чувствомъ запало ей въ сердце. И теперь ей нужна une revanche éclatante, — она себѣ это сказала, она добьется этого! нужны деньги, власть, вліяніе, все, что ослѣпляетъ, и вѣситъ, и владѣетъ людьми!… И если все это дастся ей когда-нибудь въ руки, не на добро употребитъ она его, вспомни мое слово! У нея разсчетъ какъ у семидесятилѣтняго ростовщика… Все это можетъ у ней сорваться, пропасть, самонадѣянна она слишкомъ, — но проведетъ она всякаго, кого захочетъ, какъ тебя провела… На бѣду, замѣтила я слишкомъ поздно, я бы не допустила!…

До утренней зари продолжался этотъ странный споръ… Завалевскій горячился, доказывалъ, умолялъ… Елизавета Григорьевна не сдавалась.

— Я властна отдать ее или не отдать, я ей мать родная! Я не согласна. Во всякомъ случаѣ она слишкомъ молода, теперь нечего объ этомъ думать! говорила она.

Рѣшено было наконецъ, что Завалевскій, выдержавъ свой послѣдній экзаменъ, уѣдетъ немедленно въ Петербургъ, что онъ не вернется въ Москву и не возобновитъ рѣчи о бракѣ съ Диной до тѣхъ поръ, пока Елизавета Григорьевна съ дочерью не пріѣдетъ сама въ Петербугъ, куда она намѣрена была переселиться, чтобы не жить врознь съ сыновьями, которые черезъ два года должны были кончить курсъ въ одномъ изъ тамошнихъ высшихъ заведеній и поступить на службу.

Прошло два, почти три года. Отсутствіе не измѣнило Завалевскаго: все такъ же цѣпко, какъ и вблизи, владѣла его сердцемъ далекая Дина, и чары ея своеобразной прелести еще неотразимѣе, чѣмъ прежде, оковывали страстью все его существо…

Они свидѣлись наконецъ, — и одного взгляда достаточно было для нея, чтобъ убѣдиться, что онъ былъ все тотъ же: прежній, слабый и покорный рабъ ея… Она впрочемъ и до того ни минуты въ этомъ не сомнѣвалась… Предостереженія Елизаветы Григорьевны оказались тщетными; почтенная женщина не могла далѣе упорствовать… Она добилась лишь одного, — и въ этомъ случаѣ оказалась ей горячею союзницей сама Дина: помолвка дочери ея съ Завалевскимъ отлагалась до конца предстоявшаго зимняго сезона и до того времени должна была остаться тайною для всѣхъ, не исключая самыхъ близкихъ…