Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Вавочка из расшитого своего мешка-сумки достала мелко нарезанные бумажки с шутливыми гаданиями. В одной пачке были советы, чего не надо делать в этом году, в другой — что надо делать, в третьей — что предстоит. Во время гадания (очень забавного и часто попадающего в цель) убралось все со стола, и подан был чай с чайными яствами. Погасили свечи на елке. В комнате Шурочки опять было шуточное, так же в стихах и изречениях, Вавочкино гадание «более серьезное».

В шуточном мне достались записки: 1) не раскаляйся до 100 градусов; 2) лови момент; 3) придет Бука.

В другом: 1) дух многолюдных сборищ; 2) Ведиадорм, окрыляющий для полетов в высь; 3) Хав, идущий наперекор всему.

После ухода всех, когда остались только трое — Алекс<андр> Викт<орович>, Шура и я — зажгли мы свечи на маленькой (мною привезенной из Долгопрудного) елочке, на письменном столе Александра Викторовича. Кроме других своих свечей, я зажгла на этой елке и свечки Ефимовых. Шура и Алекс<андр> Викт<орович> сидели в большом бархатном кресле, как сказочные существа Золотого века, прошлого или будущего. Может быть, и элои[666] Уэльса… Нет, цветочные бездумные мотыльки эти не годятся здесь. Прекрасны были они одухотворенной тонкой красотой, выработанной культурой поколений, породой, освещенной человеческой высокой любовью, нежностью. «Неповторимая плоть» — воистину прекрасная, освещенная мыслью, и любовью, и пластической красотой. На елочке было много свечей и стая разных блестящих и радужных, как колибри, птичек.

Я сидела на диване Алекс<андра> Викт<оровича> с горой разных подушек. И опять заново поразила меня красота этой комнаты с ее коврами, вещами, книгами и всем, что собрано в ней, и эти двое — цветы ли, эльфы и, несомненно, прекрасные люди. Было уже около 3-х часов ночи. А до вечера Сочельника 5-го января в доме Добровых встретились все радостно.

В 2 часа ночи я пошла на Остоженку ночевать к Тане. Тани не оказалось дома. Майя Кудашева приветливо устроила меня ночевать… у себя, в своей теплой комнате французской Шехерезады…

В 1916 году(или 17?) я запомнила ее худенькой девушкой в темном скромном платье на одном вечере Религиозно-философского общества — в обществе Вячеслава Иванова (поэта). Тогда мне сказал кто-то, что она автор тоненькой книжки французских стихов.

Утром на другой день (6 января) я зашла к Добровым, а от них поехала к Ефимовым. Тут и начинается ефимовский день и вечер — до более поздней елки Сочельника в доме Добровых.

9 января. Долгие Пруды — Екатеринбург

О. Бессарабова — В. Затеплинской

Валечка, как прошло у вас Рождество? Расскажи, что было в вашем доме, что было за его окнами и что было с вами, в вас и вообще.

Старый Новый год встречу у Добровых — Коваленских или в Посаде у Вавочки. А 14-го будет лекция Андрея Белого о загранице (Германия)[667]. Буду на ней, расскажу тебе.

Обо всем, что будет тебе не понятно в моих листках — спроси. Расскажу. Так лучше, чем если бы я стала собираться написать тебе «толковое письмо». Это безнадежно.

И вот что. Пришли ты мне, Валечка, все, что есть у тебя не отосланного. Или Вавочке пришли и дай мне право прочесть. Хорошо? Напиши об этом, если и не сделаешь так.

…Если есть что неотосланное, собери поскорее и пошли. И не разбирай, не выбирай.

Хочу встретиться с тобой. Ой, Валечка, очень. Это совсем невозможно?

Письмо твое с пятью глазастыми красными печатями из сургуча Шакир подал мне на работе вечером, при детях. Печати вызвали острое внимание и почтенную любознательность. И возникла сенсационная этнографическая беседа о Ташкенте, о том, как одеваются в Ташкенте и что едят и как дошло до меня письмо. Потом почему-то беседа перешла на то, кто кем будет, когда вырастет большим (и спина будет прямая, если хорошо будет лежать). Несколько ребят захотели быть почтальонами. Один заявил, что он хочет быть отцом. Потом решил быть трамвайным вагоновожатым. А Маша сказала, что она непременно будет колдуньей, и будет делать все, что хочет. И я ей поверила, потому что и теперь она делает все, что хочет. Она атаман моей ватаги. Я ее зову «Кириз Кайсак».

Что же ты мои Долгие Пруды называешь Чистыми Прудами?

Целую тебя.

16 января. Долгие Пруды

Иней исчез, а снег рассыпчатый, искристый, сверкающий алмазными россыпями. Не хочется уходить домой.

Какая умная и красивая голова у доктора в Доме отдыха. И голос.

…Недоумения: в такой день, когда так много неба, снега, солнца, — как же нет здесь Иоанна? Я и не жду его, а только шаги слушаю: нет, не его шаги.

17 января

Чудесные перламутровые сумерки.

Я не чувствую себя виноватой перед Ниной. Ни в чем. Но пусть она отпустит мне мою радость небу, земле, снегу, солнцу, всей радуге неба и земли. Во всем этом — Иоанн.

Иду в Дом отдыха на вечер, устроенный для прощания с Сергеем Константиновичем, завхозом. Вино, фрукты, много всего. Вернулись по комнатам в санаторий в 3 часа утра. Заснуть не могла и кончила книгу о Големе[668].

20 января. Москва

Вчера (по старому стилю в день Крещения 6-19/1) отворила дверь Нина.

— Никого чужого нет?