Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

— Ну куда уж там тебе.

— Но ведь Жуковский устраивает…

— То Жуковский… И Вам нравится вот эта вещь, Бор<ис> Ал<ександрович>? Правда, какая прелесть! Как чувствуется только что прошедший дождик? А вот эта, Бор<ис> Ал<ександрович>…А вот утро…

А вот еще, Бор<ис> Ал<ександрович>, я писал рожь, успел захватить клочок, да и тот не закончил <нрзб>. Нет, а хорошо выставку сделать, Катя.

— Вот поезжай, еще поработай, тогда сделаешь, ведь будет интереснее…

— Да, вот Бор<ис> Ал<ександрович>, если подвернется покупатель, значит, еще успею съездить. Хорошо бы еще поработать, а то денег нет ничего… А хорошо у них… Отдыхаешь за все время, ни пайков, ни Смоленского, знай, работай.

— Катя! А вот Бор<ис> Ал<ександрович> собрался ехать в Воронеж, хорошо бы масла… Ведь по 10–12 тысяч фунт!

— Вот бы Бор<ис> Ал<ександрович>, я Вам очень была бы благодарна. Эх, сейчас побегу займу денег.

— Да подожди, он через неделю едет, куда спешишь. Ты вот квартиру ему достань, ведь он приедет с сестрой, Ольгой Александровной и им хорошо бы две комнаты…

— Надо будет узнать. Ты знаешь, вот хорошо бы было у этих… Там есть одна комната, они ее потому и уступят. Да, и вот у этих-то тоже может быть комната, даже две… Вот жалко, Бор<ис> Ал<ександрович>, Вы раньше-то, а то к нам бы в ту большую, а то живет дама, не художник, не наша…

— Да, он уж какую <…> у нас еще тогда в первый день, но ее как раз заняли.

— Да, но я пойду, Бор<ис> Ал<ександрович>, с комнатой мы уладим.

— Бор<ис> Ал<ександрович>, а вот эту вещь на продукты моей матери, она золотая, в ней 103 <нрзб> золота, это даме-кое зеркальце. Хотя бы <нрзб> 300.000 р., и на них <нрзб> продукты, а то она у меня голодает. — Бор<ис> Ал<ександрович>, <нрзб> эскиз. Вот здесь кусты <нрзб> и еще что-нибудь, вот здесь маленький <…> и согнутая над ним береза…..

Интереснее всего здесь вот это место около куста. Видите, лавочка и сидит на ней <нрзб>. Не то он ее изучает не то целует. Ну, там посмотрите.

А как хорошо, Бор<ис> Ал<ександрович>, что я успел тут снять размеры всех рам. Эх, вот у меня в одной комнате, загляните сюда, вот видите какая рама, вот написать такую большую вещь. Эх, еще бы съездить и поработать, а затем писать. Теперь мне хватит работы.

Вот я встретил Грабаря[127] и сказал: «Игорь Антонович, я вернулся из Звенигорода с этюдов. Привез работы, заходите посмотреть». Отнекался, как будто бы занят, много дел, надо бежать. А ведь они уже не видели моих новых работ вот уже три года, и почем это они знают, что у меня нет хороших вещей. Да, выставка нужна… Тогда-то все наши министры придут, очень по обязанности, по службе заняты.

Борис Бессарабов — Ольге Бессарабовой

27.08.21. Москва

Дорогая Олечка!

Пришел к Чаброву и застал Талю Березникову[128]. Она собирается уходить через пять минут, но я, кажется, уговорил ее посидеть для меня еще 10 минут.

Сейчас у нас будет решающий разговор о «Батумской коммуне», но это пусть тебя не пугает, так как я решил выехать в Воронеж[129] в среду или четверг на той неделе, и мы с тобой решим все вопросы о нашей жизни на этот год.

Я твердо решил с этого моего приезда к тебе — с тобой не расставаться, и если бы ты почему-нибудь <не> захотела ехать в Батум, то я, несмотря на безумное преступление по отношению ко всей коммуне, включая и Чаброва, и Марину, и Алечку, тоже не поехал бы.

Это должно подтвердить мою твердость и верность по отношению к тебе — ты для меня теперь все! Вот тебе документальное подтверждение, которое было заслушано Мариной, Асей и поэтом Миндлиным.

В нем твоя речь прекрасная

Мыслью светлой мир озаряешь! (озаришь?)
И душа людей неясная
Будет расти, как ты говоришь.

Слышу поступь твою беспокойную

К людям живым, чтобы жить!
И мысль мою вдохновенную
Счастьем с тобою быть.

Мы души скрестим как шпаги

И смело пойдем творить…
А в судьбах живых, как Маги
Будем с тобой ворожить.

23 августа 1921 год. Москва

Марина хвалит этот стих как документ, и ей понравились некоторые строки и выражения, особенно:

«Слышу поступь твою беспокойную
К людям живым, чтобы жить»

и

«Мы души скрестим, как шпаги»…