Читаем Марина Цветаева. Письма 1924-1927 полностью

Понемножку съезжаются дачники, иные уже купаются, — глядеть холодно. Кабинка сто́ит 300 фр<анков>, обойдемся без. Сюда собираются Бальмонты. Русских здесь, оказывается, бывает много.

О людях:

13-го М.С. Б<улгако>ва выходит замуж.

26-го у Кати Р<ейтлин>гер родилась дочь.

Нужно бы третью новость — нету!

_____

У Мура загон. Только вчера прибыл. Поправился. Стоит не держась и явно ожидает похвалы. Ходит, но не твердо, — шагов двадцать (очень спешных!) и садится. Многое понимает, но говорит мало, — занят ходьбой. Я не спешу, и он не спешит.

Аля завалена кин<ематографи>ческими журналами, другое читает менее охотно. Жизнь лучше, чем во Вшенорах, если не легче, то как-то краше. Если бы не погода!!!

Оканчиваю две небольших поэмы [927], времени писать мало, день летит. Читаю по ночам Гёте, моего вечного спутника.

Сейчас иду к С<ереже>, он будет читать вслух, а мы с Алей шить. — Где Вы? Пишу в пространство, т.е. на Rue Rouvet. Что Пиренеи? [928] Каковы планы и сроки?

Целую нежно.

МЦ.


Впервые — Wiener Slavistisches Jahrbuch. Wien. 1976. Bd. 22. С. 109–115 (публ. Хорста Лампля). СС-6. С. 762–763. Печ. по СС-6.

70-26. Б.Л. Пастернаку

12 июня 1926 г.[929]


Борис, я боюсь твоего следующего письма. Мне нужно с Вами поговорить — я этого боюсь пуще <пропуск одного слова>. Раз ты недоволен, я виновата — в чем? И подтасовка вин. Не внушай мне виновность, слишком легко, не становись в нескончаемый ряд моих обвинителей, когда все и вся обвиняют, только один ответ: Не виновата. Никогда. Ни в чем. Если я виновата — виноват Бог. Не внушай мне — моей еще раз виновностью — правоты. Не забрасывай мою голову назад, не ставь меня одну против всех и тебя. Я не виновата, что я такая родилась. Моя жизнь — по нотам. Ноты — на белом небесном листе.

Знаю, о чем еще, кроме вины: о вине будущей. Оставь это. Рассчитывай только на непредвиден<ность>, никаких замыслов и путей к осуществлению тебя в моей жизни, себя в твоей у меня нет. Год бы думала — не придумала. Не предрешай. Я не хочу тебя бояться. Судьба не предупреждает. Не предупреждай и ты.

<Приписка между абзацами:> Увидим в какую сторону.

Если ты решил все миром и ладом — тоска. Если ты решил — огнем и мечом — тоска. Не решай за жизнь, вспомни свои слова о деревьях. Не вмешивайся. Есть тысячу <так!> непредвиден<ностей>, которые ты (я) опускаем. Вспомни свою волну (на́ бок) [930]. Не я волна. Не ты.

Не иди ко мне с готовым <оборвано>

Ненавижу жизнь <оборвано>

Я боюсь тебе писать — а много нужно скатать — и о Рильке, и еще. Вот его новый адрес: <не вписан>. Ты просишь забыть на месяц, а сам забудешь через час <вариант: два> (уже забыл <вариант: что просил>). Забыть в дне, не ждать писем, не писать, не мешать. Помни, что ты сам меня просил об этом.

_____

«Боюсь свободы, боюсь влюбиться». Это мне напомнило один долгий, до-весенний, совместный островитянский день на траве, на груди. И, на обратном пути, спутник, задумчиво. — «Как мне бы хотелось — вокруг света! Но конечно не одному. Как бы мне хотелось — влюбиться!» — И я, матерински: «Влюбитесь! Сбудется!» Борис, только что — ближе нельзя, глубже нельзя, рот и сердце, полные мной и — «влюбиться!».

Вы не похожи с тем человеком, но сказали мне одинаков<о>, т.е. ясно и явно: ты не в счет.

От этого твоего возгласа мне стало… старше и спокойнее. И еще — глаза раскрылись! У тебя была волна ко мне, меня, препятств<ия>, — не было, разобьешься о любое (влюбленность). И еще: мы не хотим любить новое (и старого дост<аточно>), мы хотим целовать новое. ——

Картина простая: дом, родство, вечная ценность — я (где-то — когда-то), милая сердцу прохлада — и: новый рот <над строкой: текущий счет <творчества?>>. Ты непосредственнее меня, у меня бы такая вещь не сорвалась, уже потому, что в другого — вонзается.

Одному рада: тяж<есть> заминк<и> с Рильке этой твоей «влюбленностью» снята. Совсем.

Мне не больно. Мне взросло и ясно.

_____

Мне очень жаль тебя за твою трудную жизнь. Это у нас с тобой [всегда] останется: союзничество сочувствия <оборвано>

Вот тебе письмо Мирского [931], в котором, надеюсь, растворится мое. (Не я в Мирском — [то, о чем я] — в том, о чем он.)

<На полях:>

Дошли ли письма Рильке? Остальные дошлю, когда у тебя будет время.


Впервые — Души начинают видеть. С. 227–229. Печ. по тексту первой публикации.

71-26. P.M. Рильке

St. Gilles-sur-Vie, 14-го июня 1926 г.


Слушай, Райнер, ты должен знать это с самого начала. Я — плохая. Борис — хороший. И потому что плохая, я молчала — лишь несколько фраз про твое российство, мое германство и т.д. И вдруг жалоба: «Почему ты меня отстраняешь? Ведь я люблю его не меньше твоего» [932].

Перейти на страницу:

Все книги серии Цветаева, Марина. Письма

Похожие книги

Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов
Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов

Перед читателем полное собрание сочинений братьев-славянофилов Ивана и Петра Киреевских. Философское, историко-публицистическое, литературно-критическое и художественное наследие двух выдающихся деятелей русской культуры первой половины XIX века. И. В. Киреевский положил начало самобытной отечественной философии, основанной на живой православной вере и опыте восточно-христианской аскетики. П. В. Киреевский прославился как фольклорист и собиратель русских народных песен.Адресуется специалистам в области отечественной духовной культуры и самому широкому кругу читателей, интересующихся историей России.

Александр Сергеевич Пушкин , Алексей Степанович Хомяков , Василий Андреевич Жуковский , Владимир Иванович Даль , Дмитрий Иванович Писарев

Эпистолярная проза
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

П. А. Флоренского часто называют «русский Леонардо да Винчи». Трудно перечислить все отрасли деятельности, в развитие которых он внес свой вклад. Это математика, физика, философия, богословие, биология, геология, иконография, электроника, эстетика, археология, этнография, филология, агиография, музейное дело, не считая поэзии и прозы. Более того, Флоренский сделал многое, чтобы на основе постижения этих наук выработать всеобщее мировоззрение. В этой области он сделал такие открытия и получил такие результаты, важность которых была оценена только недавно (например, в кибернетике, семиотике, физике античастиц). Он сам писал, что его труды будут востребованы не ранее, чем через 50 лет.Письма-послания — один из древнейших жанров литературы. Из писем, найденных при раскопках древних государств, мы узнаем об ушедших цивилизациях и ее людях, послания апостолов составляют часть Священного писания. Письма к семье из лагерей 1933–1937 гг. можно рассматривать как последний этап творчества священника Павла Флоренского. В них он передает накопленное знание своим детям, а через них — всем людям, и главное направление их мысли — род, семья как носитель вечности, как главная единица человеческого общества. В этих посланиях средоточием всех переживаний становится семья, а точнее, триединство личности, семьи и рода. Личности оформленной, неповторимой, но в то же время тысячами нитей связанной со своим родом, а через него — с Вечностью, ибо «прошлое не прошло». В семье род обретает равновесие оформленных личностей, неслиянных и нераздельных, в семье происходит передача опыта рода от родителей к детям, дабы те «не выпали из пазов времени». Письма 1933–1937 гг. образуют цельное произведение, которое можно назвать генодицея — оправдание рода, семьи. Противостоять хаосу можно лишь утверждением личности, вбирающей в себя опыт своего рода, внимающей ему, и в этом важнейшее звено — получение опыта от родителей детьми.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Павел Александрович Флоренский

Эпистолярная проза