Можно ли, любя Рильке, не любить его больше всего на свете, можно ли, любя Пастернака, не любить его больше всего на свете, можно ли, любя своего сына, не любить его больше всего на свете. Можно ли, любя Гёте — <
Борис, я люблю его больше всего на свете, больше тебя. Этого ты хотел? Если да, ты совершенн<о> божественное чудовище, как я, но это скобка.
Линия я —→ Рильке, я — ты, я — сын и т.д. существуют только по прямому проводу. Обращаясь с этими словами
Правда существ<ует> — будь вним<ателен> — в секунду от меня к нему и вторично, через стих. Мой рассказ тебе о нем, о себе к нему будет ложь, п<отому> ч<то> рассказ, а совершалось это не рассказом. Всякий рассказ ложь, п<отому> ч<то> направлен [к тебе], а совершался вне направления. Выведение из одного состояния (времени глагола) в другое.
Рильке я написала о себе: ich bin Viele, Unzählige vielleicht. Eine unersättliche Unzahl und Keiner will vom andern wissen, soll nicht. Sie kennen sich gar nicht, sie treff
Борис, когда я говорю с тобой, я говорю в тебя, т.е.
Чтобы все мои любови (Гёте + Гёльдерлин + маленькая девочка на плаже + + +) растворились в одной, шли вечером домой, как блудное (ибо врозь пасутся) стадо — это, да?
<
Каждый есть абсолют и требует абсолюта.
Борис, ты заметил, что несколько человек переписываются?
Впервые —
75-26. В.Ф. Булгакову
<
Дорогой Валентин Федорович,
Прошение, увы, без полей обнаружила, когда кончила. Мне стыдно за такое настойчивое напоминание о себе. О нас бы должны заботиться боги, а не мы сами.
Напишу Вам как-нибудь по-настоящему, а пока угнетенное спасибо.
Впервые — СС-7. С. 14. Печ. по тексту первой публикации.
76-26. A.B. Черновой
Дорогая Адя,
Спасибо за письмо. Оно мне сегодня снилось, и проснулась в тоске, хотя в жизни уже ничем не отзывалось. Засесть гвоздем, это ведь лучше, чем висеть жерновом! Жалею М<арию> С<ергеевну> [949]
, потому что знаю,Стереть платком причастие — жуткий жест.
Она вышла за него почти против его воли («Так торопит! Так торопит!») — дай ей Бог ребенка, иначе крах.
Спасибо, что пошли. Поблагодарите, когда приедут, ваших. Теперь Дода знает, как венчаются герои поэм и кончаются поэмы.
Написала здесь две небольших вещи, пишу третью, очень трудную [950]
.Писать приходится мало, полдня пожирает море.
Мур ходит вот уже месяц, хорошо и твердо, первый свой шаг ступил по безукоризненной земле отлива. Пляж у нас изумительный, но это все. Пляж для Мура и сознание Вандеи для меня. Жизнь тише тихого, все располагает к лени, но это для меня самое трудное, — лень и неженство на берегу. Купаюсь, вернее, захожу по пояс (по пояс — условности: по живот! пляж у нас так мелок, что для по пояс нужно было бы пройти полверсты), захожу по живот и в судорожном страхе плыву обратно. А Аля — того хуже: зайдет по щиколотку и стоит как теленок, глядя себе под ноги. Может так простоять час.
Вы, наверное, уже знаете, что меня скоропостижно сняли с иждивения. Полетели письма по всем пригородам Праги. Не будь этого, приехала бы к вам осенью, когда часть разъедется. Дода тоже с Вами?
Мы все загорели. Рядом с нами фотография, сниму Мура и пришлю. О<льга> Е<лисеевна> спрашивает, что ему прислать. Из носильного ничего, спасибо, все есть. Может быть — у вас раньше будут — апельсины. Здесь все очень поздно, оказывается Вандея совсем не лес и совсем не юг.
До свидания, целую Вас и О<льгу> Е<лисеевну>, ей напишу отдельно. Пишите. Аля ждет от Вас письма.
Да! Не знаете ли (Вы видели Невинного), где Дорогой? [951]
Он мог бы мне помочь с чехами.Впервые —
77-26. Б.Л. Пастернаку
Мой родной Борис,
Первый день месяца и новое перо.