Читаем Марина Цветаева. Письма 1924-1927 полностью

Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Впервые — Вопросы литературы. С. 270–272 (с купюрой). СС-7. С. 64–66. Печ. по кн.: Небесная арка. С. 88–91.

72-26. Б.Л. Пастернаку

<Середина июня 1926 г.>

Ты не дум<аешь> о том, что мы с тобой клеймленые какие-то? И — перескоком — сколько сглазу! Нас с тобой обглядят (как обгложут). О, как я ненавижу глаза, регистрацию их. Я почему-то сейчас увид<ела> нас с тобой — в июле — вниз по Пречистенскому бульвару. Ты с тем раскланиваешься, я с тем, и еще, и еще… Борис, никогда я еще ни одной встрече так не ужасалась как нашей: я не вижу места свершения ее. Твоя мысль была гениальна: Рильке [937]. У меня есть виды его жилища: Muzot, замок XIII века, одинокое зданье, в горах [938].

Сначала я безумно любила твои стихи, потом — свои стихи к тебе — потом свои возвраты к тебе (ТЫ близ<ко>), а сейчас, кажется, просто тебя.

Впервые — Души начинают видеть. С. 229. Печ. по тексту первой публикации.

73-26. Б.Л. Пастернаку

St. Gilles, 21 июня 1926 г.

Мой дорогой Борис,

Только что — Шмидт, Барьеры [939] и журналы. Пишу только, чтобы известить, что дошло. Ничего еще не смотрела, потому что утро в разгаре. Одновременно письмо из Чехии с требованием либо возвращаться сейчас, либо отказаться от чешской стипендии [940]. («Отказаться» — ход неудачно построенной фразы, просто в случае невозврата — отказывают.)

Возвращаться сейчас невозможно — домик снят и уплочено до половины октября, кроме того — нынче первый солнечный день, первое море, Борис. Возвращаться ни сейчас, ни потом мне невозможно: Чехию я изжила, вся она в Поэмах Конца и Горы (герой их 13-го обвенчан [941]). Чехии просто нет. Вернусь в погребенный черновик.

Следовательно, — (невозвращение) — я на улице. Думаю (непонятный отказ чехов, обещавших стипендию по крайней мере до октября) — эхо парижской травли («Поэт о критике» — травля) [942], а м<ожет> б<ыть> и донос кого-нибудь из пражских русских: везде печатается, муж — редактор и т.д. С<ергей> Я<ковлевич> получает с № (Версты), причем I еще не вышел, а II намечается только к октябрю.

Пишу в Чехию с просьбой выхлопотать мне заочную стипендию, как Бальмонту и Тэффи, которых чехи содержат, никогда в глаза не видав (меня видели, всегда с ведром или с мешком, три с половиной года, — не нагляделись, должно быть!)

Пишу в сознании полной бессмысленности. Явный подвох какого-нибудь завистника. (Завидовать — мне! И, после краткого вдумывания: да, можно, но тогда нужно просить Господа Бога, чтобы снял меня с иждивения, а не чехов.)

Кроме того (возврат в Чехию), в Чехии С<ергею> Я<ковлевичу> делать нечего. Ни заработков, ни надежд. Даже на фабрику не берут, ибо русских затирают.

_____

Таков мой жизненный поворот. Не принимай к сердцу, огляди издали — как я. Почему сообщаю? Чтобы объяснить некоторую заминку с Шмидтом, — дня три уйдут на письма, т.е. те полтора-два часа в день, которые у меня есть на графику, ту или иную.

Борис, где встретимся? У меня сейчас чувство, что я уже нигде не живу. Вандея — пока, а дальше? У меня вообще атрофия настоящего, не только не живу, никогда в нем и не бываю.

Громовая статья П. Струве (никогда не пишущего о литературе), статьи Яблоновского, Осоргина, многих, — всех задетых (прочти «Поэт о критике», поймешь) — чья-то зависть — чья-то обойденность — и я на улице, я — что! — дети.

Мур ходит, но оцени! только по плажу, кругами, как светило. В комнате и в саду не хочет, ставишь — не идет. На море рвется с рук и неустанно кружит (и падает).

Да, Борис, о другом. В Днях перепечатка статьи Маяковского о недостаточной действенности книжных приказчиков [943]. Привожу дословно: «Книжный продавец должен еще больше гнуть читателя. Вошла комсомолка с почти твердым намерением взять, например, Цветаеву. Ей, комсомолке, сказать, сдувая пыль со старой обложки, — Товарищ, если вы интересуетесь цыганским лиризмом, осмелюсь предложить Сельвинского. Та же тема, но как обработана! Мужчина! Но это всё временное. Поэтому напрасно в вас остыл интерес к Красной Армии; попробуйте почитать эту книгу Асеева» и т.д.

Передай Маяковскому, что у меня есть и новые обложки, которых он просто не знает.

Между нами — такой выпад Маяковского огорчает меня больше, чем чешская стипендия: не за себя, за него.

«Но всё это — временное», а —

«Время — горе небольшое:Я живу с твоей душою…» [944]

Скоро напишу, Борюшка, это письмо не в счет.

М.

<На полях:>

Шмидт получен, скоро получишь о тебе и мое [945]. И еще элегию (мне) Рильке [946]. Люблю тебя.

Впервые — НП. С. 304–306. СС-6. С. 258–260. Печ. по: Души начинают видеть. С. 235–237.