Марина Цветаева. Письма. 1928-1932

Всего сонета не помню. Я́ — сонет, а? Да, потому что — Овидию. Ко́люшка, я не пишу сонетов и баллад не потому что я их не могу писать, а потому что отродясь могу, и отродясь можа́ — НЕ ХОЧУ. — Хороший был сонет. Ars amandi так и не читала, удовлетворилась однострочным признанием. Думаю, грубая книга. Если уж до чистки зубов… Вроде Моисеева Второкнижия (?) [496] — где всё предусмотрено. Название хорошее, им и пленилась.

Помню, читала эти стихи старику на 55 лет старше меня, мне — 20 л<ет>, ему 75 л<ет> — КАК СЛУШАЛ! Мариус Петипа́, актер, в 75 л<ет> игравший Сирано [497].

Итак, мы с тобой и здесь встретились, — твои 20 л<ет> — с моими! Я не твое лучшее я, а твое да́льшее я.

Алин день рождения. Сияет. Я ее недавно остригла — теперь как я — очень хорошо. Очень похорошела, похудела и выросла. Волосы золотые, — как у меня когда-то.

С утра получила Уленшпигеля, потом басский бэрет, потом целый ряд писем и открыток, потом Мур преподнес вино — а потом пирог (с абрикосами) прощальный дар Нат<алии> Матв<еевны>, а совсем потом, к<оторо>го еще не было — Мозжухин (не терплю!) в «Le Président» [498], в Ройяне, куда идем после ужина пешком. Аля очень хорошая девочка, вам с ней нужно помириться.

Дружочек, просьба! Пиши разборчивее, я ровно трети не понимаю, просто не знаю о чем речь. Другая, отвыкай на ты (и себя прошу) и от Марина отвыкай, та свобода кончилась.

Сентябрь застыл в синеве. Это уж не погода, а душевное состояние. Чище сентября не запомню — и не увижу. Но с твоим неприездом я уже примирилась:

— Линии мало,
Мало талану —
Позолоти! [499]

Это ведь настоящие слова — мне — цыганки (в грозу). Вот ты хотел позолотить — не сбылось. Твой неприезд — моя судьба, а не твоя.

Спасибо за собак. Трогательно. Только не вздумай дарить ему собачки, ему можно только растительное. Я когда-то подарила ему живой лавр — чудесное деревце, он его любил.

Я тебя люблю за то, что ты сам — терн и лавр, что мне с тобой в любую сторону просторно.

Пожелай мне благополучного отъезда, у нас столько поколотого и треснутого, безумно боюсь метаморфозы хозяйки-Пенелопы в фурию.

Ты конечно был за праздничным столом.

                             М.

Впервые — Несколько ударов сердца. С. 130–132. Печ. по тексту первой публикации.

95-28. С.Я. Эфрону

<В Медон>

Понтайяк, 19-го сентября 1928 г.

Дорогой Лёвинька, купила от Вас Але Шатобриана «Mémoires d’Outre-Tombe» [500] — не бойтесь, просто писал в старости воспоминания о Вандее, эмиграции и Наполеоне. Новатор в искусстве — нет, не могу, в моих устах — фальшь — проще: зачинатель эпохи в литературе и контрреволюционер в жизни, люблю это соединение. Книга выдержек (мемуаров — 6 огромных томов) — как раз для Али. Она такие книги любит, читает с увлечением и, попутно, учится. Одобряете выбор? Издание «Adolescence Catholigue» [501].

Лёвинька, очередные карточки — воскресные — возили Н<аталью> М<атвеевну> на Grande-Côte [502] (молча-прощальное, как ее стирка). Карточки неважные (а Зиночку [503] сняла — так позорно, — тоже пришлю) — но берегите, тщательно промыты, много возни. Выньте все карточки из моих писем и сложите в отдельный конверт, это будут — Ваши.

Нынче 2 раза гоняла в Ройян за вираж-фиксажем, обещали к вечеру, не оказалось. С ф<отогра>фиями — измучилась: всем хочется, и Вам и себе, и В<ере> А<лександровне> [504], и Н<аталье> М<атвеевне>, и Тешковой [505], — а снимаю по три, — и еще 2 коробки старых, — извожусь. Ничего другого не делаю, ни о чем другом (кроме стула С<увчин>ского [506], пришлёт или нет?) не думаю, изводящая страсть.

А в Медоне новое: лес и Мур, Версаль и Мур, парк и Мур. (Пишу под звон фильтра: ПРОМЫВАЮТСЯ ОЧЕРЕДНЫЕ. Лучшая впереди.)

Я рождена фотографом. (Помните возглас Л<ьва> П<латоновича> [507], когда у меня аппарат всё время «ехал»: — «Фотографа из Вас никогда не выйдет».) Сейчас 12, промывать буду до 2 ч<асов>. На окне сохнут оттиски. Зеваю. Случается, под звон фильтра — засыпаю. Уже сплю.

Скоро увидите свою ополоумевшую

(Ры) [508]

Впервые — НИСП. С. 337–338. Печ. по тексту первой публикации.

96-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 21-го сент<ября>. 1928 г.

Дорогой друг, Ваш почерк — чудовищен, будь я Волконским я бы сказала Вам, что такой почерк непочтение к адресату, нет просто бы сказала — без Вам, Вам бы он этого не сказал — потому же, почему не говорю — я. Если мой неразборчив, то — существом своим, замыслом каждой буквы, а не неряшеством. У меня нет недописанных букв. Клянусь Вам, что в последнем письме я при первом чтении не поняла 2/3, я — отлично читающая почерка! 1/3 так и осталась непонятой. Отдельные слова, без связи.