Марина Цветаева. Письма 1933-1936

А та вещь[875], которую вы просите прислать на просмотр — пустячок, на 10 мин<ут> чтения вслух — и никакого отношения к «Мать и Музыка» не имеет: просто диалог, верней триалог[876], а успех имела, потому что — веселая.

Кроме того, она сразу была предназначена для Посл<едних> Новостей — на небольшой фельетон.

«Мать и Музыка» вышлю на днях, кто-н<и>б<удь> завезет на Rue Daviel[877]. М<ожет> б<ыть> и стихи какие-нибудь присоединю, хотя мало верю, что вы (множеств<енное> число!) — поместите[878]: из-за ЛЕГЕНДЫ, что мои стихи — темны.

Пока до свидания — в рукописи!

Неужели эмиграция даст погибнуть своему единственному журналу?![879] Какой позор. На всё есть деньги (— у богатых, а они — есть!) — на картеж, на меха, на виллы, на рулетку, на издание идиотских романов — всё это есть и будет — а журналу дают сдохнуть.

Это — настоящий позор: исторический.

_____

Во всяком случае, у Вас должно быть чувство полного удовлетворения: Вы, своими силами, делали все, что могли — до конца. Но что* «силы» перед — КАРМАНАМИ: ПОРТФЕЛЯМИ.

Какая все это — мерзость! И как хочется об этом сказать — открыто: в лица гем, у которых на лице вместо своей кожи — КОЖАНАЯ (нет, лучше нашла!) — СВИНАЯ.

Итак — до свидания: может быть — последнего.

                                       МЦ.

Впервые — Новый журнал. 1978. С. 204–205. СС-7. С. 453-454. Печ. по кн.: Надеюсь — сговоримся легко. С. 65–66.

70-34. А.А. Тесковой

Vanves (Seine)

33, Rue Jean-Baptiste Potin

21-го ноября 1934 г.

                         Дорогая Анна Антоновна,

Видали ли Вы немецкий фильм «Leise flehen meine Lieder»[880] (по-французски «Symphonie inachev*e»)[881] — из жизни Шуберта?[882] Вот — прекрасная трагедия поэта, а моя — уродливая, и, может быть, отчасти из-за ее уродства и плачу. Там — его «не любит», верней — его любя от него уходит прелестная девушка, и он остается один — с песнями. А от меня уходит, не любя, моя дочь, которой я отдала двадцать один год жизни, т. е. всю свою молодость. И я остаюсь — не с песнями, а с С<ережей>, к<отор>ый рвется в Россию и скоро возненавидит меня (а подсознательно уже, временами, ненавидит) за то, что я не еду, и с Муром, который проделает то же, что Аля, только раньше. С двумя — уйдут или не уйдут — которые от меня рвутся в жизнь и для которых я препятствие и помеха, которые без меня были бы счастливее. (О, не возражайте: ЗНАЮ). Знаю и то, что, может быть МУР, через тридцать лет (о, раньше — нет!), когда меня давно не будет, — поймет и меня и мою любовь[883], — но меня-то — не будет! А там, где я тогда буду — всё — всё равно.

С Алей было так. Вернувшись после лета, она дней десять, по инерции (была в немецкой семье) мыла посуду и держала дом в чистоте. И была вежлива. Потом на одиннадцатый (шучу: м<ожет> б<ыть> на двенадцатый) стала собой, впала в себя: в лень, в дерзость, в равнодушие ко всему, что* не развлечение, в непрерывное бегание по знакомым: утром, днем, вечером (до 1 ч<аса> ночи), все вечера стала уходить, совершенно не считаясь, что и мне иногда хочется уйти (Мура я одного вечером не оставляю никогда) а особенно в таком доме, как наш «новый» (200 лет!) с постоянной возможностью угара и жуткими соседями) — не считаясь и с тем, что мне, иногда, приятно было бы с ней вечером (все лето не виделись!) посидеть, почитать, пошить, а главное не считаясь — с моей вечной о ней заботой: она очень малокровна и истощена, и у нее отцовская физика (наследственность), а каждый вечер, без исключения, ложиться спать в 1 ч<ас> и вставать в 7 ч<асов> — кого угодно с ног собьет. Я не могла спокойно смотреть на это глупое саморазрушение, ибо: один вечер — гадать, другой — к какой-то подруге за тридевять земель, третий — к другой «подруге», просто для хохота и сплетен, иногда и на лекцию, но опять-таки как развлечение: чтобы не сидеть дома.

Когда она вернулась с моря, я предложила ей кончить в этом году свою живописную школу и получить аттестат — нужный в жизни. И она семь недель не удосужилась пойти в эту школу и сговориться. Наконец, в один прекрасный день, является после делового (с какой-то редакторшей) свидания домой и — как ни в чем не бывало — в свою комнату, писать письма (все тем же «подругам», которых у нее — сколько угодно). Я: — «Ну, как, Аля, свидание? Есть надежда на заработок?» (Она, из комнаты) — «Да. 500 фр<анков> в месяц — переводить статейки, иногда писать на машинке, рисовать картинки[884]. Но для этого мне придется снять комнату в городе».

— И всё. Всё, что она нашла мне сказать, меняя жизнь.